Второе дыхание

Я начинаю с самого неважного и говорю, что буду играть в среду в теннис в смешанной лиге, завтра перетягиваю струны по такому случаю. Он смеется своим легендарным ха ха и спрашивает полуутвердительно: «Работу потерял?». Я киваю. Мы обычно не разговариваем, чтобы не быть перебитыми и не перебивать, а пишем. Потом говорим о незначительном и здоровье ближних и животных. Малыш предлагает мне приехать к нему завтра (все равно ничего не делаешь) поговорить и провести качественно теплый апрельский день. Отвечаю, что завтра не могу – нужно подготовиться к среде.

За моей спиной стоит Лина и смотрит на экран из-за плеча: «Скажи ему, чтобы сам он приезжал к нам, но лучше вечером, чтобы и работающий человек мог с ним пообщаться».

Это она имеет в виду себя. Лина находит Малыша странным, вроде как пришельцем из параллельного мира, потому что тот всегда на пол-пути к чему-то или от чего-то и занят вовсе не тем, чем полагается заниматься мужчинам по ее понятиям. Задевает ее еще и то, что у него нет постоянной привязанности с тех пор, как он стал одинок. Она даже пыталась познакомить его с несколькими своими подругами, но все ее потуги давали негативные результаты – ее подруги переставали быть подругами, а Малыш так себе и вел самостоятельную жизнь. Я никогда не заводил с ним разговоров на личные темы, но знал понаслышке, что время от времени он мотается по стране или в Европу. Последний раз я видел его пару лет назад на похоронах нашего общего друга, который помер безвременно.

Глава четвертая

Во вторник утром, когда я выбирал правильный крем среди Лининого добра для замеса лидокаина, позвонил Малыш и спросил про номер выхода со скоростной дороги ко мне, а через десять минут после этого появился и он сам. Пришел он не один, а держал за руку мальчика лет 7—8. Непохоже было, что между ними есть кровное родство, но держались они за руки двусторонне и крепко. Мальчика звали Слаш. Я сразу понял, что это не его настоящее имя, зная любовь Малыша к Guns and Roses. Мальчик неодобрительно посмотрел на мою наготу и спросил Малыша: «Вы что, братья?»

Малыш попросил чего-нибудь попить с дороги и усадил мальчика за гранитный остров-стол на кухне. Мальчик сразу открыл одну из трех принесенных книг и отключился от внешних раздражителей. Я подумал, что, видно, не только моя Лина озабочена неустроенной жизнью Малыша, но и этот мальчик тоже.

Малыш тем временем смотрел через окно на наш двор, еще не проснувшийся от зимней спячки. Вечно зеленая листва деревьев дает неправильное представление о нерадивости хозяев участка. Я не большой любитель каких-либо уборок в принципе, а тем более таких значительных, как, например, во дворе – после зимней стужи. Считаю всякий беспорядок скорее рабочей атмосферой, чем бессистемно разбросанными предметами и бумагами. На своем рабочем месте, заваленном отчетами, письмами и распечатками я легко нахожу, то, что мне надо, намного быстрее, чем те, у кого все лежит в ящиках или на полочках.

Малыш серьезно спрашивает меня, почему я не одет в такое время дня – что бы случилось, если бы он приехал с девочкой. Мне нечего ему сказать в свое оправдание, кроме того, что ко мне редко приезжают с девочками без предварительной договоренности.

Тем временем Слаш перелистывает страницы одной из своих книг. Я киваю головой в его сторону и тихо спрашиваю: «Чей это профессор?»

Малыш показывает на себя пальцем, чем вызывает у меня интерес.

Я спрашиваю Слаша не проголодался ли он с дороги, говорю, что могу предложить ему сандвич с салатом из тунца и стакан молока или томатного сока. Слаш смотрит на Малыша – не опасно ли в этом доме принимать пищу из рук незнакомца. Малыш смотрит на меня, как бы готовясь ответить на вопрос Слаша, а я смотрю в холодильник, уверенный, что разрешение к приему пищи будет даровано. За своей спиной в конце концов я слышу Слашево: «Да, спасибо, а можно мне холодного чаю вместо молока?»

Мальчик и действительно выглядит, как очень молодой профессор из какой-нибудь детской академии. Мы оставляем его на кухне и идем ко мне в пыточную. Это небольшая комната с зеркалами вместо стен, в которой стоят два тренажера, штанга и гантели. Кроме того там есть большой письменный стол с моими бумагами и прилавок с раковиной. На одной из зеркальных стен красным маркером выведено расписание движение двух креветколовных судов за 2000 год.

Малыш выпросительно поднимает брови на рассписание. Я делаю пояснение, что бывший хозяин этого дома кроме устрашающего косоглазия имел китобойную флотилию из двух посудин с эстонскими командами на бортах, но ловил он креветок в северных морях около Европы. Малыш смотрит на себя в 4 зеркала и двигает правой рукой. Его, видно, что-то не радует в отражениях, и он покачивает неодобрительно головой. Я сажусь к прилавку, на котором уже стоит пустая склянка для будущего крема, флакон с лидокаином и просроченный ночной крем Лореал, один из Лининых, готовый к выбросу. Малыш спрашивает меня о дальнейших планах на сегодня, на завтра и на субботу. Я не удивлен его вопросу, как не был особенно удивлен его появлению на скайпе вчера вечером. Если он приехал в будний день без особого приглашения из далекого Уестчестера на Лонг Айланд, то вовсе не для того, чтобы подержать меня за руку или одолжить свою жилетку мне для слез. В давние годы жизни в Питере, когда ни у меня, ни у него не было даже домашнего телефона, он ухитрялся находить меня в течение одного дня, если была необходимость. Когда-то я спрашивал его, каким образом он это делает. Малыш не знал, как серьезно на это ответить или объяснить и просто отшучивался, что он натуральный сильный медиум и иногда может выходить на посылаемые в космос сигналы и уже по ним определять их источники-людей. В то время мы на этом не зацикливались – ну нашел и нашел.

Находить кого-либо у него не было самоцелью. По-моему, у него вообще не было и нет самоцели и до сих пор. Он находил для того, чтобы что-то делать дальше, а найденный нужен был ему, как строительное звено в только одному ему известной цепочке. В последнее время мы не встречались так уж часто, может быть и к счастью. Ведь последний раз мы виделись на похоронах общего знакомого, когда-то близкого друга Малыша.

Я смешиваю крем с лидокаином почти что 50/50 и одновременно рассказываю ему, что к 2 часам дня мне нужно отвезти этот крем на боксерский ринг для испытаний. Когда пробная доза крема приятного загарного оттенка застыла в фарфоровой ложке, Малыш предлагает испытать крем на моем лице. Не дожидаясь согласия, он мажет мою щеку круговыми движениями. Я знаю, что ничего страшного произойти со мною не может, но на всякий случай держу мокрую тряпку наготове. Через 10 секунд чувствую немоту. В одном из зеркальных отражений мы видим серьезного Слаша с книгой под мышкой, стоящего на винтовой лестнице. Он тоже видит нас в зеркале и улыбается: «А чего вы тут делаете?»

Ответить на вопрос юного профессора я поручаю Малышу. Он, как всегда готов с ответом: «Понимаешь Слаш, что наш хозяин по специальности настоящий химик-экспериментатор. Ты уже про экспериментаторов читал в своих книгах?

– Про таких не читал.

– А про каких ты читал?

– Про которые делали самолеты и сами на них летали. Они были братьями, как вы.

– Мы вовсе не братья. С чего ты взял?

Я не могу улыбаться полноценно из-за онемевшей щеки. Слаш замечает это и продолжает: «Так все-таки что вы тут делаете?»

– Мы сейчас будем испытывать противоударный крем, который наш хозяин изобрел сегодня утром, пока мы с тобой на машине ехали.

– На ком испытывать и против каких ударов?

– Ты что ли не знаешь, что настоящие экспериментаторы все испытывают сами и очень часто прямо на себе.

– А как же удары? Как их на себе испытать? Не может же человек сам себя отлупить.

– А мы здесь с тобой для чего? Просто чтобы сандвичи с салатом из тунца есть, что ли? Я думаю, что с ударом мы сможем помочь.

Слаш больше не улыбается и как будто ждет от меня подтверждения услышанного. Я не хочу говорить, потому что не уверен, что не напугаю профессора голосом и просто киваю в знак подтверждения слов Малыша.