Страница 42 из 76
Лассирийцы возвращались в свои имения, откуда их принудительно выселили, служили мессы Анталу за пришествие спасительницы Непримиримой. Впервые за долгое время радость и воодушевление воцарились по всей Лассирии − в ее отдаленных уголках местные жители лично уничтожали немногочисленных кассиопейцев.
Этой ночью, тая в крепких объятиях Дарка, Элика впервые ощутила, что ее желание боли и фанатичного унижения прошло; она извивалась в его нежных руках, тая под его поцелуями, поверив, наконец, что месть вернет ей рассудок окончательно, и она сможет уйти от ненормальной жажды чужой власти. Это воодушевило до невозможности.
Поутру она назначила предводителя одного из легионов исполняющим функции наместника Лассирии в равноправном союзе с Кантоном − она не собиралась лишать вождя его права, данного при рождении. Хоть он и изъявил желание пополнить ее армию и пойти на Кассиопею, Элика решительно отказала − он был нужен здесь, настоящий лидер своего народа, дабы спасенное от экспансии государство не кануло в омут анархии.
Напоследок он поцеловал пальцы благородной и справедливой королевы, поймав ее взгляд.
- Ты очень похожа на него, - прошептал он. - И внешне, и характером. Дмитрий Иноземный был изумительным воином и стратегом. Он научил нас искусству, которое называл маскировкой, и мы смогли продержаться в лесах не найденными, а так же истреблять захватчиков легко и ловко. Да ниспошлет Антал дочери гордого воина дух абсолютной победы и долгие зимы жизни!..
А утром следующего солнечного круговорота армия Элики Непримиримой покинула освобожденную Лассирию, взяв курс на Кассиопею, которой выжить было не суждено...
Глава 11
...Нет и не было тебя и меня. В какой момент каждый из нас сорвался в пропасть с обрыва под названием Одержимость, даже не поняв этого? Когда последние костры на баррикадах рассудка запылали столь ярко, что могли сжечь нас обоих, не уничтожив, но опалив, прожигая до самого сердца, чтобы последней яркой вспышкой запылать во тьме, выбрасывая сноп искр, и окончательно капитулировать, превратившись в безжизненный, серый пепел? Ты был таким изначально. Завоевателем, разрушителем, агрессором, уничтожившим меня полностью, чтобы потом написать на чистом листе пергамента все свои ожидания. Тебе никогда не хотелось неба и мира пополам... Они неминуемо должны были достаться тебе одному, чтобы ты мог решать, делиться этим с кем-либо с высоты своего мнимого великодушия − или навсегда лишить этого света всех, кроме тебя самого.
Я не боюсь сейчас это признать. У тебя получилось. Разрушив до основания, создать именно то, что всегда хотел видеть. Ты думаешь, мое сердце отравлено ядом ненависти за весь ад, который ты заставил меня испытать на собственной шкуре? Так должно было быть, но как можно ненавидеть своего создателя?
Создавая желаемое, ты ведь не думал о том, что расколотишь в щепки? О созданной своими руками вещи заботятся. Восхищаются. Даже лишаются рассудка. Но хотеть ее поломки или смерти − невозможно.
Разница в том, что вещи лишены права голоса и эмоций. Неодушевленные предметы до банального предсказуемы. Некоторые люди − тоже. Ты считаешь, что я испытываю ненависть? Согласна, это было бы очень логично! Прикоснись к моим истинным тайным стремлениям, ты бы не скоро оправился от этого удара. Была ошеломлена даже моя мать. Никогда нам не сжечь себя в пламени ненависти по отношению друг к другу. Любовь прикончит нас гораздо быстрее.
Ветер кружил сухие травинки по земле, закручивая их в причудливый смерч, витые спирали, скользил, перемещаясь, между походными шатрами атланской армии, поспешно и с любопытством, словно надзиратель, перемещался вдоль молниеносно возводимого частокола форта на подходе к вражеской столице; опасливо возвращался обратно, понимая, что, достигнув рва укрепления, погибнет, рассыплется, не сможет собрать себя воедино. Мог ли он это допустить?! Уж точно не сейчас, когда за ним наблюдала прекрасная молодая женщина в одеянии из черной кожи с инкрустацией металлом солнца. Аура непримиримости, воинственной решимости, в чем-то даже беспощадности, и вместе с тем располагающего величия манила и отталкивала одновременно, но не так давно рожденный смерч еще не понимал, что от такой стоило бежать, сломя голову, и с детским воодушевлением крутился вокруг, не приближаясь близко, но и не отдаляясь. Не могла столь прекрасная ликом красавица нести смерть и разрушение этой земле. Не ее тонкие руки держали арбалет, который неумолимо бил смертельными стрелами отряд стражей столицы, которые были застигнуты врасплох поспевшей раньше срока вражеской армией. Не могли эти смеющиеся зеленые глаза, два прекрасных озера, менять свой цвет, становясь почти черными при каждом взмахе меча в сильных и женственных одновременно ладонях.
Наверняка пустынному саммаму, морским бризам и величественным пассатам было что сказать по этому поводу заблуждающемуся младому ветерку − но поверил бы он их словам? Нет, столь прекрасная ликом девушка была создана для неги шелков, горячих поцелуев влюбленного мужчины, для крепких детских объятий своих дочерей, для обожания толпы подданных, и уж никак не для несущего смерть нападения! Даже сейчас в ее взгляде скользило легкое удивление вместе с теплой улыбкой − она наблюдала за новорожденным вихрем с почти детским интересом, от этого взгляда так хотелось ластиться к ее стройным смуглым ногам, которые не могла скрыть длинная юбка из тонкой кожи с двумя разрезами от самого бедра.
Он еще не родился и не мог видеть кровавого боя, вспыхнувшего у стен Кассиопеи две с половиной меры масла тому. Выставленная полководцем Домицием Лентулом караульная служба хоть и была готова дать отпор перед тем, как прибудет подкрепление, но сомнения в скорости передвижения двигавшейся на них атланской армии сослужили плохую службу. Негласный закон любой войны − день есть день, ночь есть ночь. Так легко перешагивая барьеры чести, когда им это было выгодно, и так фанатично уверовав в это понятие, когда выгода сменилась −кассиопейцы расслабленно почивали на лаврах, не догадываясь, что армия Непримиримой прибудет к ним после полудня, а не глубокой ночью, как ожидалось. На дневное время военный закон не распространялся. Многие погибли, не успев прийти в себя, большинству удалось скрыться за стенами столицы, но они были так шокированы, что не могли даже предоставить полководцу сведения о численности и организации атлантов.
По-хорошему, бою обычно предшествовали переговоры. Но вести их с военными дозора − ничего глупее нельзя было придумать. Возбужденная и радостная после схватки с врагом, Элика велела возводить укрепления форта и разбивать походные шатры, дабы не терять времени в ожидании визита Амбитадора. Но таяли меры масла, клонилось к зениту солнце, угасала жара, пропитавшая воздух мерзким запахом крови, на которую слетелись грифы с высоких гор, − но безмолвными и пустыми оставались укрепления крепостных стен, ни гул голосов, ни топот коней, ни звон оружия не долетал до слуха матриарх. Трактовать это можно было по-разному − от обманного маневра, призванного усыпить бдительность, до открытого нарушения законов чести вследствие демонстрации неуважения. На деле же, скорее всего, Касс решил подстраховаться и отправить Амбитадора в ночное время, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что атланты не нападут, и, в зависимости от результата переговоров, иметь в запасе большую часть времени до утра. В войске, несмотря на четверых погибших в схватке, царило веселье - многие всерьез полагали, что Кассиопея трясется от страха, поэтому и прячутся ее воины за высотной стеной. Пришлось развеять их предположения − расслабляться не стоило. Завоеванию Кассиопеи ничто уже не сможет помешать, но матриарх не могла позволить гибнуть своим людям из-за недооцененной мощи армии патриархального государства. Это был далеко не первый бой царя Кассия, который превосходил ее этими знаниями, и недооценивать противника не стоило. Без знаний Латимы он мог разгромить ее в два счета.