Страница 9 из 12
Учеба в комсомольско-партийном ВУЗе была совсем непростой, главным образом из-за состава группы. Её составляли мужчины, пришедшие с войны, их было человек шесть, еще двое мальчиков после школы, один москвич, а второй – худенький-худенький мусульманский татарчик из Казани. И четыре девочки – я, моя одноклассница и две чуть постарше нас.
Не называю имени своей подруги, которая из-за меня пошла на арабский, потому что мы учились в одном классе, очень близко дружили, и в институте, и позже во взрослой жизни, и вдруг в очень тяжелую для меня минуту она намеренно сделала подлость.
Она была очень сильной в нашей профессии, и поэтому я ей полностью доверилась. А именно: тогда я делала «левую» работу, для заработка, – переводила с арабского для Международного отдела ЦК большую статью.
И тут случилась катастрофа с дочерью (расскажу позже), я, естественно, была при ней. Позвонила в ЦК и сказала, что работу сделать не смогу. Мне ответили, чтобы я отдала перевод кому угодно, за чью работу распишусь. Вот я и попросила свою подругу. Накануне дня сдачи работы, после больницы, я заехала к ней и взяла перевод. Дома просмотрела его и, наверное, опять же только в силу молодости, меня не разбил инфаркт – в середине текст был перевран, причем специально! Я просидела всю ночь, его поправляя… Когда получила за него деньги, по почте перевела ей. Она все поняла – никаким образом не возникла. С тех пор мы расстались. Я отходила очень долго…
Наш Институт востоковедения находился, по тогдашним понятиям, почти на окраине, в здании бывшего ИФЛИ – замечательного Института философии, литературы и истории, который незадолго до этого закрыли по «идеологическим» причинам. Из него вышли замечательные погибшие «военные» поэты Павел Коган, Николай Майоров, Сева Багрицкий и наш друг Дезик (Давид) Самойлов, с которым мы не раз вспоминали аудитории нашей альма-матер.
Мне, жившей в центре Москвы в переулке на бульварном кольце, надо было доехать на трамвае до станции метро три остановки, потом на метро до станции «Сокольники», а оттуда шесть остановок опять на трамвае до Ростокинского проезда и пройти минут десять до института. Все это занимало – если и торопиться, по эскалатору бежать, а не ехать стоя, и уходящие трамваи догонять – не меньше полутора часов. Поэтому прогулы утренних общепотоковых лекций (по политэкономии, марксизму-ленинизму, истории и т. п.) были частыми. Староста группы, раскосый татарин Малюта Гатауллин, с удовольствием эти прогулы отмечал и сдавал в деканат. Туда вызывали, объявляли выговоры, но не отчисляли – хорошо училась по языкам.
Через несколько лет по окончании института Малюта (которого, естественно, мы звали Скуратовым) пришел ко мне домой, звать меня поступать в аспирантуру, каялся за то, что в институте гнобил, и говорил: «Я тогда темный был». Даже реферат, нужный для поступления, предлагал за меня написать…
В аспирантуру я не пошла и всю жизнь занималась только практикой – переводила в обе стороны, редактировала переводы, преподавала язык, работала и устным переводчиком. Удивительно, но с разговорным языком было сложнее всего: носителей языка в Москве, да и в стране, практически не было. Поэтому языковая устная практика была с редкими делегациями, которые вполне радостно принимали нашу литературную речь. Языки, арабский и английский, конечно, были основой, которая держала. Но помимо прогулов жизнь вполне была осложнена общественной работой. Мы ведь комсомольцы. Выборы – мы все агитаторы.
Институт востоковедения, III курс, арабский сектор. Таня Правдина – четвертая справа
Наш институт располагался в самом конце Сокольнического парка. Там, в двух трамвайных остановках от нашего Ростокинского проезда, была фабрика «Богатырь» (что делала, не помню). И небольшое, в виде бараков, рабочее поселение. В одном из бараков мой участок. Хожу, знакомлюсь, что-то рассказываю, прошу прийти отметиться и на выборы. Еще прошу прийти к началу выборов – в шесть часов утра! Такая установка. Один пожилой рабочий говорит, что у него в этот день смена кончается в пять утра. «Посплю часок и в полвосьмого приду, не бойся, не подведу!» Понимает, что должна быть стопроцентная явка. Человек какой-то трогательный, настаивать не могу…
Ночуем в институте, в половине шестого – на участке. Все пришли, очередь. Нет только моего дяденьки. Председатель агитбригады – секретарь комитета комсомола, студент моего же арабского отделения Игорь Беляев говорит: «Иди, буди». Объясняю, что не могу этого сделать, человек сам через час придёт, я уверена. «Иди, иначе пожалеешь!» – говорит мне «начальник». Я не иду, дяденька приходит, я спокойна. И напрасно!
Через неделю после выборов на общеинститутском комсомольском собрании – отчет об участии в избирательной кампании и проведении выборов. Следующий вопрос – персональное дело – «поведение агитатора Правдиной». Краткое изложение и предложение исключить из рядов ВЛКСМ. Осуществление этого влечет за собой обязательное исключение из института! Сижу ни жива ни мертва. Меня в институте знают и Ближневосточный, и Дальневосточный факультеты, потому что играю хорошим номером в институтской сборной волейбольной команде. Спорт – великое дело! Встают несколько человек и предлагают заменить исключение на «строгий выговор с занесением в личное дело». Голосуют: проходит, практически единогласно, выговор. Не патологично ли – все поздравляют! По дороге до трамвая слезы капают…
Механически я выбыла из комсомола через семь лет по возрасту (исполнилось двадцать восемь) с так и не снятым выговором. Виновнику моих слез после того собрания Игорю Беляеву руки не подавала, хотя встречаться приходилось. Он после окончания института вместе с Примаковым, с которым я была довольно близко дружна, работал корреспондентом «Правды» на Ближнем Востоке.
Глава 9
Уже работа
Переводческий факультет. – Диплом. – Разговор на Лубянке. – Работа в издательстве. – Преподавание в институте. – Десятитомник В. И. Ленина. – «Осторожно – сионизм!» – Интереснее, но еще труднее.
После пятого курса часть студентов, у кого хорошо с языками, оставили продолжать учебу на шестом курсе – организовали переводческий факультет. Попадаю. Группа маленькая, шесть человек: моя подруга, я, наш мусульманчик, еще двое и Валид Атамали, ставший моим, а после и Зяминым другом до конца своих дней. Его жена Неля, замечательный врач-гинеколог-хирург, и сегодня для меня очень близкий человек. Нуждаемся друг в друге.
На шестом курсе проходим месячную практику: я в Совинформбюро, Валид в издательстве. Оканчиваем институт, кроме гос экзаменов – диплом.
Недавно нашла его черновик: перевод на арабский язык статьи И. Сталина «Перспективы Китайской революции». Жутко вспомнить!
Никакого распределения на работу нет, ищите сами. Особого спроса на арабистов нет. Приглашают на Лубянку. Я в панике, в КГБ работать не могу и не буду! Что говорить, как отказываться?
Черновик дипломной работы
Мама, наивная, но гениальная, говорит: «Во-первых, прикинься дурочкой и скажи, что совсем не умеешь держать тайну, маме рассказываешь все-все, да и не только ей…» Сижу в кабинете на Лубянке напротив дяденьки в штатском. Перед ним папка, он в нее заглядывает, и я понимаю, что в ней абсолютно все про меня. Следую маминому совету, он подписывает мне пропуск и со словами: «Если надумаете, позвоните», отпускает!
Подруге находят блат и устраивают на иновещание на радио. Валида берут в ВОКС (Всесоюзное общество культурных связей), а он рекомендует меня в Издательстве литературы на иностранных языках, где проходил практику. Там была арабская секция в иранской редакции. Работы настоящей не было, издавали от силы две книжки в год – классиков марксизма-ленинизма. Моя дипломная работа и оказалась Валидовой рекомендацией: «Вот я вам не гожусь, а вот моя коллега…» Взяли на самую низкую должность – помощник редактора, оклад соответствующий – шестьсот тридцать рублей. Однако оказалось, что работа была никакая до такой степени, что можно и язык забыть! Но радость – мне звонят из института: наш декан и профессор Баранов рекомендует взять меня преподавателем. В издательстве дают разрешение на совместительство, и я начинаю преподавать на третьем курсе. Самое трудное – преподавать на первом, когда не знают ничего. Моя же трудность была в том, что мои студенты меньше года назад были моими младшими, но однокашниками.