Страница 34 из 86
304
Всё, что сложно понять, бесславят и оглупляют.
305
Пращурам "зло" с "добром" не пришлось искать долго: "зло" с "добром" были в древе познания.
Древо, выложат, лишь метафора, а "добро" и "зло" натуральные. Может быть. Но, скорей, древо не было символом, а, скорей, было в той мере символом, как равно и несимволом. Всё в раю было сущностным - значит, символом в виде истинных первозданных реалий без девиаций. Важно другое. Так как в раю нужд не было, в нём имелось и "зло", звено всего, раз в раю было всё и ни в чём нужды не было. Сходно, вспомнив о Боге, думаем, что Его Произвол мог всякое: даже встроить в рай пагубу, потому что хотелось. Бог - Всемогущий - вольно и рай творил. Оттого там имелись все-все свободы, в том числе на запретное. Поломать запрет - было актом свободы. Ева с Адамом это и сделали. Они прыгнули в бездну знания "зла" с "добром". Пристрастившись к "добру", "зло" кляли, отгородившись так от пол-мира. Стали в мышлении, следом в действиях, исходить из удобного и желанного "доброго" и гнать "злое".
Вывод же, что царила свобода - после нужда пришла выбирать из "добра" и из "зла".
306
Понять не мог крайней нужности в этом мире одних, проявляемой в разных, щедро спонсируемых деяниях, и никчёмности прочих, как бы не надобных. Пусть у всех две руки и ноги - но у нас, врут, талант не тот, не такие нужны, "не справимся", место занято, а мы лишние; мы взялись по случайности, от бездумной горячности чьих-то тел, и наш долг - слушать этих, так сказать, знающих, креативных, умелых, строящих бизнес и даже жизнь саму ради нечто великого... Как не так! Дважды два не четыре! Может быть, жизнь творится без людных суетных сонмов; может быть, и без знающих, - а творится ничтожным, кой на обочине. Может - мною творится жизнь. Оно как ведь порою: есть, скажем, лидеры и стилисты дум, путеводцы-вершители, о каких СМИ всечасно как о титанах дела и духа, призванных изменить мир, - и вот вдруг нет их, а жизнь вперёд идёт как ни в чём не бывало, и не понять, где схлопнулись светоносные подвиги планетарных масштабов. Мелкое же, ничтожное, в что плюют и что хается, между тем всё растёт до звёзд.
307
Некий гладенький краснобайный "едрос" с горячечной патриотской риторикой и щетиной-"мерзавчик" правил нас смыслами, жить учил, - пока спьяну не обблевался. Мыслите, он исчез с тех пор из "учителей жизни"? Нет! шумит про мораль по-прежнему. Можно чад учить за границей, но клясться родиной; можно пить, как свин, но с моральной слюной у рта воевать с русским пьянством; можно хвалить народ, но держаться от бед его за сто тысяч вёрст по Рублёвке. Многое можно в мутной затурканной и циничной Россиюшке!
308
Амплитуда чувств: Бог в одном конце - Бах в другом конце. К остальному был глух и слеп. Остальное не чувствовал.
309
Сострадание как стервятник, что, где ни есть кровь, мчит туда со-страдать. Где ни есть кровь, тут же там толпы, свечи и фразы. Мёртвым - наш плач, сантименты, скорбные лики? Нужно им? Сердобольность для трупов? Трупы не чувствуют. А вот нашей бездушности, нищете восприятия, рефрактерности, мимикрии и чёрствости - это мёд, со-страдать. В бытии, трусоватом, бездельном, пошлом и дюжинном, холощённом донельзя, столь неестественном, что мы скудость эмоций полним искусством, словно наркотиком, возбуждающим страсти, - нам сама Жизнь порой излучает импрессии мировой интенсивности, поставляя трагедии. И мы чувствуем, видя сгинувших, что они - не как мы, что мы как бы живые есмь. Мы спешим на кровь испытать возбуждение, ведь чужая смерть - как реалити-шоу для ажитации.
Со-страдание - оттого что безжизненны; в нас ни чувства, ни мысли; мы их извне сосём, как вампир; мы творить их не можем, ибо тогда мы бы стали как полубоги и основали бы мир инакий, мощный и светлый, мир не ре-акций, но властных акций.
310
Бог сострадающий нам даёт утешителей. Но Бог любящий убивает нас, забирая к Себе из скорбей.
311
В чём апокалипсис, в чём конец человека? В том, что, приди Бог - Бога не примут, вздумай быть ласков, нежен, участлив. Бога не примут, если не станет давить всех. Тут все падём ниц петь "алилуйю".
312
Чаянье "Потолкись, Бог, в душе моей,
попинай меня ножками!"...
Так, наверное, Моисей
Богу в рот лазал ложкою.
Просто так - Бог не даст тебе,
Он даёт лишь стучащим.
А тебе нужен взрыв в судьбе,
чтоб восстать из лядащих.
Лучше Бога распять вообще,
запереть Его в храмах -
и тогда вмиг из горьких тщет
впрыгнешь в Боговы замы.
313
Кажимость.
На Тверской-Ямской, в полдень, - два человека с банками пива. Лет тридцати NN говорил тоже просто одетому и похожему на него субъекту, разве постарше. Слушая, тот следил за старушкой, согнутой, в драповом, несмотря на июль, пальто, что с клюкой брела в отдалении. Прервав младшего, он подался к ней через траффик, но не мешал авто странным образом. Младший видел, как он, приблизившись, что-то молвил старушке, и та упала. Старший вернулся.
- Боже! Что сделал?
- Выяснил, не устала ли. Да, устала. Я дал ей рай.
- Решилась?
- Смерть была скорой. Звали Надежда. В общем, вернулась... - старший ответил и отпил пива.
После молчания NN вновь спросил: - Как мы рай потеряли?
- Он гибрид антиномий, - выложил старший вместо ответа.
- Прочий мир - мир разлада, дихотомии?
- Именно. - Старший сделал жест в проезжающий джип, за рулём какового был седовласый холеный щёголь, глянувший, в свою очередь, на двух с банками пива. Старший продолжил: - Помнишь у Гегеля: "Если мыслю..."
- "...отказываюсь от особости, углубляюсь в предмет, оставляя мышлению действовать самовольно; я мыслю плохо, если прибавлю что-нибудь от себя".
- Всё точно. Так, - хмыкнул старший, - вы потеряли рай. Я сказал, что всё в жизни добро зелó. Вы, в раю найдя зло, отстранились от жизни, кою Я дал вам, сделали богом ваше мышление, коль решили судить рай. Освободились вашим мышлением. От Кого?! От Меня. Кто ваш бог стал? Ваше мышление от добра и от зла. Ваш разум.
- Зря, - молвил младший, - Ты нам позволил. Ты не любил нас.
- Я дал свободу, - выложил старший. - Это возможность делать что хочешь. Это свобода также насчёт Самого Меня. То есть Я вам дал - всё. Вы мучились, вы загнали себя в коллапсы. Я к вам вернулся, но был распят... Не верю, что Я вам нужен. Впрочем, Я всё могу. Я могу и поверить, что Я вам нужен. Аз Всемогущ есмь. - Старший умолкнул.
- Мы возвратимся! - выкрикнул младший. - О, я найду путь!..
Старший повёл рукой. В небе вспыхнул экран со студией и входящим мужчиной, статным, ухоженным, седовласым, - тем, что проехал только что в джипе. Диктор сказала, что, мол, в гостях у них топ-мыслитель, бог интеллекта некакий Z.
"С чем в этот раз, Павел Маркович?"
"С изумлением, - тот изрёк не без пафоса, - мне внушающим, что всегда и во все века люди глушат свой разум. Ехал я в студию и увидел обтрёпанных мужичков. Пьют пиво. И я подумал: пьют и не знают: жизнь их прошла уже, им не быть на престижных работах, и им до гроба жить без пентхаусов, "мерседесов", смокингов, жён-красавиц, денег, любовниц, и не послать чад в Гарвард, и не слетать на Фиджи. Мозг у них замер, пьют своё пиво прямо на улице, неудачники, ведь на бар денег тю-тю, и философствуют, как бухали с Серёгой, как нашли стольник и нажрались вдрызг... Мир деградирует. Я стыжусь за подобных, предавших дар мышления... Ладно. Прошлый раз, помню, спрашивали о морали модного мюзикла "Волос дыбом"? Что ж, отвечаю..."