Страница 14 из 86
119
- Любишь? - мается...
Он признался в любви любимой, что с ним рассталась. Впредь он боялся слов о любви. Слова перестали что-либо значить.
120
Понял, чтó я искал всю жизнь, почему стал чужд миру. Я жил в России "социализма", что значило, что я должен был помнить перечень всех вождей, конференций и съездов с их "историческими программами", плакать, вспомнив о Ленине, славить день Октября на праздниках. Я был должен вести себя скромно и представляться в скромной одежде (помнится, пропартийный декан отчитал даму-препода за причёску и брюки в брючном костюме), стричься стандартно, мыслить "идейно". Плюс гнёт семейный. "Добрый" отец мог меня оскорбить за вздор.
Я отвык отдаваться радостным чувствам, зная, что кто являет любовь к тебе - через час тебя бьёт, а лозунги, что-де "самое дорогое есть человек" - фальшивые. Потому я искал всю жизнь лишь свобод, хоть кажется, что разыскивал знаний. Но я искал их, чтоб знать свободу - мысли, чувств, плоти.
Я не был понят. Люди боятся вольной свободы, вник Достоевский. Людям дай сытость дрёмных условий, схожих со смертью. С этими целями создан бог людей - бог морали, кой гарантирует тишь да гладь вплоть до глянца гламура.
Но есть Живой Бог, странный. Бог Этот требует беспокойств, мук, тягот и небывалых дел. Требует чуда. Жить с таким Богом - жить в вечных войнах с миром, с родными да и с самим собой. Я искал всю жизнь Бога - Бога Живого. Бог Этот значит: всё-всё возможно...
121
Я живал некогда в Тульской области. На двадцатом году реформ рынок города опустел. Торговцам был установлен сбор за любой метр асфальта под их товары. Он, мелкий бизнес, в день заработает пару тысяч - а их отдай за сбор. Рынок сник в подтверждение, что у нас время власти циничной и неумелой и в подтверждение новых порций глумления в добавление к "ваучеру" как твоей "личной доли в нац. достоянии", обернувшейся воздухом, да к раздаче колхозникам отвлечённых наделов, плюс к Ходорковскому, обвинившему власть и севшему.
Строй сатрапов и черни, радой подачкам.
122
Ясность неясного. Привела чему к путному здравомыслая ясная схоластическая традиция вплоть до Маркса, всё объяснявшая, предлагавшая догмы, чёткие, точные, ладно строгой науке? Коль привела - к ужасным, лихо поставленным на поток бойням групп, классов, наций, к прессингу жизни. Ведь под любой такой догмой - рваческий интерес.
Рассудок и жизнь - противники.
Здравомыслы не ищут "самого важного", что за мглой очевидностей. Это ищут безумцы: ницше, чжуанцзы и диогены. Их язык смутен, что объяснимо: как открыть дивное? В них всё странно, безудержно, невозможно и дико; в них всё обратное, не как в разуме. В них известные дважды два дают не четыре; зло в них - добро, а чтó есть - того нет как раз, но есть то, что немыслимо.
По пословице: верь глазам своим, - редко кто соглашается в здравой памяти и рассудке выйти из яви в области смутного: дескать, там всё ненужное, то, что пройдено в мифах и взято в скобки ради забвения. Но приходит миг - и мы все туда следуем, в это смутное. И находим: в смутном нет ужасов, да и тьмы нет. Там как раз - главное, что гнела и что прятала ясность точных наук, респектабельных мнений, стадных понятий, властных инструкций.
И понимаешь просьбу св. Терезы: "Мук, Господи, или гибели".
123
Почему Бог дал мудрость лишь размножаться, мудростью же любить - обнёс? Как сделано, что "сей мир" стал мучением, где отец и мать обряжают плод в саван? Нам за Адама месть? Первородный-де грех? Бог правит нас? Но Бог может воскликнуть: БУДЬ! - и зло сгинет. Или Он бросил нас, вникших в "зло" с "добром"? Чаша полнится... Бог, пребудь со мной! Или, всё-таки, не до всех Тебе дело? Может, Ты не рассчитывал на нас всех, Бог "избранных", говорят иудеи? И наши беды вдруг - к счастью избранным?
124
Ницше возвысил нас "волей к власти", дабы подставить "вечному возвращению".
125
Я - юродивый, мыслящий, говорящий, делающий некстати. Мой вид тревожит: я не могу скрыть боли от мира как от жестокого, безобразного фарса. Я в ужасе, что все бьются за вздор и счастливы, что желают никчёмного: денег, славы, комфорта. Взять хоть культуру, столь вознесённую и почтённую в массах в качестве высших дел человека, - сколь ни пытался, но я не мог читать Мережковского с его играми в мудрость, сходно Монтеня и им подобных, занятых фактографией вместо жизни. Так и "Кармен" Бизе отдавала мне пошлостью, а "святой" Рафаэль - гламуром. Блеск сих кумиров тускл и неверен, и, несмотря на талант их, это профаны, мэтры трюизмов. Тот, кто считает рухлядь культуры высшею ценностью и кто видит покров, не сущность, - истин не скажет. Коль Мережковский (нынче вот Веллер, может, случайно?) отождествляет Кунцзы и Лаоцзы, то какая в них польза? В них пыл учить мир, критиковать его, с тем чтоб быть в нём кумирами. Я не мог принять сих "духовных" клопов с их пошлостью и не мог таить к ним брезгливости. Я всегда искал, чтó за видимым, шёл за рамки. За образец мне был древний столпник, кой сорок лет вис в небе над миром, или Плотин, воспевший Единое, или Ницше, повергший мир ради истины. Ведь ничто в "сём миру" не стоит, дабы ценить его, и всё следует сжечь для горнего, куда надо стремиться, мыслил я. Но - ошибся.
По христианству, род людской сам себя не спасёт, увы, а спасёт его Бог один. Это чувствуя, люди подличают, паскудят, жрут, пьют и гадствуют, плюя в высшее, полагая: дастся само-де. То есть, выходит, я юрод дважды: перед людьми юрод, ибо ставлю их низко, и перед Богом, ибо стремлюсь к Тому, Кто меня в Свой час Сам возьмёт.
126
Тот "Маяк", что из радиостанции стал потатчиком пошлым вкусам, в лад "рыночным"-де запросам (хочет народ что проще, Моцартов не желает; "выше колена ниже пупка дырка такая влезет рука это что, друзья?", - вот какие шарады решал "Маяк"), так по этому "Маяку" ведущая, в стиле штатовской Опры, что-то чирикала, вдруг сказала: "Пять минут музыки". И пошла помесь грома, стуков да выкриков.
Что есть музыка: балаган или изгнанный на задворки Моцарт? Вот вопрос.
Дальше: кто человек? Этичнее: кто есть более человек: фан стуков или фан Моцарта? Оба суть человеки? Может. Но, в любом случае, у них разные музыки, вкусы, принципы; вероятно, и сущность. Ищем пришельцев - а они рядом, ибо нет более непохожего друг на друга, чем люди. А отчего так - нам открыл Дарвин.
Прежде считали: люди от Бога. Но вдруг наука, мать точных знаний, в Дарвине вызнала, что была эволюция: от сгущений белка, ступенчато, через жаб и приматов, сладился homo, homo разумный. Что ж, довод весок. Массовый разум, любящий веское, нас повёл от приматов. Поэтому, коль заводят о Боге как о Творце, вмиг массовый, - образованный, ясно, и окультуренный индивид, - ехидствует. Ибо ведает: всё от длительной эволюции от простейшего к сложному. То есть мы - от макаки.
Жили бы мирно дети макаки с теми, кто думают, что возникли от Бога. Нет. Парадокс как раз в том, что граждане, что пошли от макак, отказывают прочим в горнем наследстве. Вроде бы знают, что Бога нет и что тот, кто от Бога, как бы лукавит. Но, видно, нечто у обезьяньих чад чует разницу и, забывши про Дарвина и рецепты науки, мысля зазорным быть в обезьянах, опровергает Божий ген в прочих.
Се доказательство экзистенции Божией в том числе. Коль о Нём, несмотря на науку, есть соблазн, то Бог - есть.
127
У женщины пять детей; они, как все дети, универсальны и абсолютны; в них все потенции, все пути и возможности. Они ангелы, но конкретного не умели, как и все дети. Да и зачем им? В ком совершенство и абсолютность - тем делать что-либо нет нужды. Королям ли доказывать статус? Дети, короче, были феноменом, обнимающим всё; с годами стали конкретными: та - типичная менеджер по торговле зерном, тот - доктор, тот - полицейский, этот - водитель. Из абсолютных, универсальных стали конкретны, определённы, ладно профессиям ограниченны... Но на что разменяли универсальность и абсолютность бывшие ангелы? На устроенность? На довольство под солнцем? Страшный факт.