Тайный коридор

– Все равно Черепанову это покажется подозрительным. В разговоре с ним я вел себя как человек, заинтересованный в справедливом расследовании. А тут…

– Алеха! Опять ты все усложняешь! Ты не думай о том, что другим покажется! Им от этого будет казаться еще больше. Вспомни, как Раскольников сгорел. А когда ты всем своим видом показываешь, что тебе плевать на всякие предположения, следователи эти хитроумные сникают и киснут. Ты ему путевку выложи на стол и так с нажимом скажи: «Бесплатная». Он советский человек – сразу поймет. И ничего ему уже не будет казаться.

Высокий потолок был в каких-то странных, причудливых разводах, словно его залили пенными струями шампанского. «Где я?» – задал себе первый утренний вопрос русского человека Звонарев. На занемевшем плече его лежала темно-русая женская голова. «С кем я?» – задал себе Алексей второй утренний вопрос русского человека. В скудном свете, сочащемся в просветы пыльных штор, он искоса, не поворачивая головы, всматривался в незнакомку. Ага, это Лена Порывайло, первокурсница. А он, стало быть, на Добролюбова, в общежитии. Вот всегда так бывает: ходишь по коридорам института, переглядываешься с девушкой, улыбаешься ей, а заговорить как-то не получается. Все думаешь, как бы пошлость какую-нибудь не сказать! А выпьешь пива с водкой – и никаких проблем с пошлостью. Все происходит само собой. А как это, кстати, происходило? После «Ямы» пили у Кузовкова… Или не у Кузовкова? Но женщин не было. Точно не было. А откуда тогда взялась эта Порывайло? А, вот: ты пошел в телевизионку. Начал там выдрючиваться. Утверждал, что настоящие писатели не проходят аттестацию, а те, кто проходит, – не писатели. Боже, как стыдно! А Лена там была? Вроде была. Да как же не была, если она сказала: «Я думала о вас лучше» – и вышла из телевизионки? Ммм… Как неудобно… А ты стал ее догонять. Ломался в коридоре. Стучался в дверь. Боже, Боже, сделай так, чтобы этого всего не было! Но это – было. Ммм… Дверь открыла ее соседка. А где она, кстати? Звонарев, морщась от головной боли, глянул налево. Соседка, с головой укрывшись одеялом, лежала на своей кровати, лицом к стене. Так это при ней, что ли, было? Ммм… Да нет, она тогда деликатно ушла. Ну а дальше? Отчего Лена подобрела ко мне? «Не стал ли я ей рассказывать про свои невзгоды?» – похолодел Звонарев. Он взялся мучительно припоминать. Да нет, разговор был вроде не о том. Я говорил, что влюблен в ее стройную походку. Пошляк, пошляк! Ручки целовал, гад! От ладошки до локтевого сгиба. Она, конечно, растаяла. Как ни странно, пьяный мужчина, оказавшись с женщиной, принимает чаще всего правильные решения. Трезвый ты бы постеснялся, как «папик», ручки целовать. Потом, когда уже лежали, она попросила выключить свет. И вот тогда, впотьмах, она осмелела. Да так осмелела! О-ох, все болит! Колени, локти саднят, стер всё на фиг! Когда же пришла соседка? Значит, так, Звонарев: все, что можно, ты уже здесь получил. Пора и честь знать. Но как же одеваться при соседке? Да и одежду еще надо найти.

Он осторожно высвободил руку из-под головы девушки. Она сразу проснулась.

– Уходишь?

Он кивнул. Лена потянулась к нему, прижалась грудью. Шепнула:

– Ты хоть немного меня любишь?

«Эх, сейчас самое время, при соседке, за любовь поговорить!»

Он снова кивнул, сел в постели, повел очами по сторонам. Вопрос: где трусы?

Девушка тоже приподнялась, тронула его за локоть и, смеясь, указала в ноги. Звонарев запустил руку под одеяло, скользнул по гладкой, теплой коже ее ног и где-то там, у ее лодыжек, нашел то, что ему нужно. Путаясь, натянул трусы под одеялом. Лена, подложив ладони под голову, наблюдала за ним мерцающими из-за полуприкрытых век глазами.

– Придешь еще?

Он, как китайский болванчик, снова кивнул. Она взяла его лицо в ладони, поцеловала в глаза, в нос, в губы.

– Приходи, миленький!

«Кролик, беги!» Алексей, старательно не глядя на кровать слева, выбрался из-под одеяла. Та-ак, ищем дальше. Ага, вот джинсы, на полу, под ногами. А вот рубашка – на стуле. Свитер – под стулом. А носки? Носки, носки… Один есть, в штанине джинсов. А где второй? Да вот же он, на тебе, ты спал в нем, герой-любовник! Ну вот, порядок. Куртки и шапки нет: ну, это понятно, раздевался ты у Кузовкова.

Лена, закутанная в простыню, подошла к нему, словно привидение. Звонарев обнял ее за талию, наскоро чмокнул в щеку и выбрался в коридор. Уфф! На лестничной площадке он нашел в кармане смятую пачку сигарет, с наслаждением закурил. Пальцы дрожали. Он вдруг ощутил всю тяжесть «ершового» похмелья. К Кузовкову!

Он ожидал, что Кузов все еще дрыхнет в своей комнате, в тяжком кабацком запахе винных испарений и табачного перегара, но ошибся. Когда Звонарев постучал в дверь, то услышал бодрый голос: «Кто бы ты ни был, входи!» Он вошел. Румяный Кузовков и двое вчерашних собутыльников из «Ямы» уже сидели за чисто прибранным столом, уставленным батареей бутылочного пива. Форточка была открыта настежь, в комнату мелкой крупой сыпался снег.

– «Прямые лысые мужья сидят, как выстрел из ружья»! – процитировал Звонарев. – Однако, – глянул он на часы, – семь часов! Откуда пиво в такую рань, славяне?

– Старик! – воскликнул Кузовков. – Странно сидеть с похмелья без пива, если у тебя под носом Останкинский пивной завод! Меня там по старой памяти ребята выручают. Я ведь у них работал дегустатором.

– С какой это поры грузчики называются дегустаторами?

– С той поры, – захохотал Кузовков, – как меня стали тормозить на проходной с готовой продукцией. Я выносил на себе до двадцати бутылок! Правда, по ноль тридцать три. Пришлось дегустировать, не выходя из завода! Должен же человек знать, что он таскает ящиками! А ты садись, неаттестованный, выпей пенного напитка.

«Умеет жить, собака, – подумал Звонарев, с наслаждением глотая из горлышка горьковатое прохладное «Останкинское». – Я бы до полудня вяло ходил в поисках пива, пока бы не нашел какое-нибудь кислое и теплое».

– Полегчало? – участливо осведомился Кузовков. – А теперь приготовься, скоро тебя чечены резать придут. Я вот из-за тебя встал пораньше, вооружился гранатами, – он кивнул на бутылки.

– Какие чечены? – пролепетал Алексей.

– Чеченские чечены. Не помнишь? Ты же вчера Зелимхана Яндарбиева козлом назвал, когда он приперся сюда и заявил, что мы своим шумом мешаем ему работать.

– Козлом?

А Звонарев думал, что он дедуктивным методом восстановил в целом картину вчерашнего! Нет, оказывается, были еще боковые сюжеты, покрытые мглой алкогольного беспамятства.

– Почему же сразу козлом? – искренне недоумевал Алексей.

– Ну, ты тут с Онищенкой по-хохляцки шпрехал и по инерции сказал Яндарбию: «Зелимхане, вид тяжкой праци буваюты ежики у сраци. Сидай, выпей з намы».

– А он?

– А он говорит: «Ми нэ пьем». А ты ему: «Кто это – “ми”?» – «Мусульмане. Вайнахи», – гордо отвечает тот, поглаживая этак бороду. А ты же темный человек, не знаешь, кто такие вайнахи. «Почему же сразу на х…?» – спрашиваешь. Думал, он тебя послал. – «Разве тебе бы понравилось, если бы я назвал тебя козлом?» Тот побелел. «Ты пьян, – говорит, – иди проспись». А ты, значит, у меня, как у хозяина, спрашиваешь: «Кузовков, почему сюда приходят разные бородатые козлы, называющие себя национальными классиками, и отправляют меня спать? Ты что, меня спать пригласил?» А Зелимхан тебе: «Клянусь Аллахом, за козла ответишь!» А ты берешь вот эту табуретку и тихо идешь к нему. Я не знаю, может быть, ты ему хотел предложить присесть, но он понял по-другому. Прошипел, собака: «Я тэбэ с братьями рэзить приду», – и был таков. Вот, сидим, ждем, когда тэбэ придут рэзить.

– Не придут, – махнул рукой Звонарев. – Знаю я их брата. Горец, ставший детским поэтом, – уже не горец. А ведь они все детские поэты, наши чеченцы, несмотря на свирепые морды. Заложники социалистического интернационализма! Кто их будет переводить, если они русских писателей станут резать? А если их не будут переводить, кто узнает об их существовании? «Так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледным…» Слушай, Кузов, а ты не приврал насчет вайнахов?