Псевдоним «Эльза»

– Мы войны не хотим, но острова нам всё-таки нужны, – Екатерина Алексеевна попыталась улыбнуться, но боль стала только сильнее, и она сморщилась. – Финны нападать не желают, но надо сделать так, чтобы они этого захотели, или, по крайней мере, так это выглядело для англичан и французов. Я понимаю.

Она помолчала мгновение, потом взглянула на наркома тусклыми, покрасневшими от постоянной боли глазами.

– А ты сказал Хозяину, Лаврентий, что я не могу выполнить его приказ? – спросила она, понизив голос. – Как я могу организовать операцию, тем более исполнить её, если я стоять на ногах не могу, эта проклятая пуля в голове, она меня всю наизнанку вывернула. Ты не сказал ему, Лаврентий? – она догадалась по тому, как он наклонил голову вниз. – Ты побоялся ему сказать. Он вообще не знает, что я – инвалид, почти труп. Что это за агент, которого поведут под руки? – она горько усмехнулась.

– Нина говорит, что несколько часов вчера ночью ты спала спокойно, – проговорил Берия глухо.

– Твоя жена – ангел, Лаврентий, её заботы облегчают мне жизнь, её присутствие по ночам в моей комнате возвращает мне покой, которого я давно не знала, – призналась Екатерина Алексеевна, – но я неспособна к работе. Тем более к такому серьёзному делу. Ты должен сказать Хозяину об этом, Лаврентий. Он назначит другого человека.

– Он назначит другого человека, – Берия снова низко наклонился к ней и почти перешёл на шёпот. – Но тебя выбросит. Просто как ненужную вещь. Как уже однажды выбросил в тридцать седьмом, не помешав Ежову с тобой расправиться. Мне стоило больших трудов вернуть тебя назад, Катя, спасти от судьбы многих, кто попал под расправу вместе с тобой. Хозяин тебя не пожалеет, больные, бесполезные ему не нужны. Он не забыл, кто ты есть, бывшая княгиня Екатерина Белозёрская, ты классовый враг, им и останешься. Ты существуешь только, пока приносишь пользу. Не приносишь пользы – немедленно в расход. Это не только тебя касается, меня тоже, такая власть. Его власть, – он снова поднял палец. – Мы все существуем, пока ему нужны. А перестанем быть нужными, выполним свое дело – отправимся туда же, куда и Ежов с братией. Не надейся на пощаду. Пощады не будет, не жди. Он беспощаден. В этом его сила. Так что надо встать, Катерина, и надо сделать, ну а дальше? – Берия пожал плечами. – На всё его воля. Иосифа. Так что ознакомься, – он кивнул на папку. – Симаков там набросал свои предложения. А мы завтра снова заедем, – Берия встал. – Если всё сделаешь, как я говорю, Алексей быстрей вернётся, свидишься с ним, – Лаврентий пристально посмотрел на неё, в блеклом осеннем свете, проникающем в окно, блеснули стёкла очков. – А Нина приедет вечером, как обычно, как только из института освободится. Подумай, Катя. Всё, пошли, Симаков, – нарком решительно направился к выходу. – Некогда. Дел много.

– А как же чай, Лаврентий Павлович? – услышала Катя в коридоре удивленный возглас медсестры.

– В другой раз, Анна Михайловна, в другой раз. Завтра почаёвничаем.

Хлопнула дверь. По паркету прошаркали тапочки – Аннушка ушла на кухню. Наступила тишина. Екатерина Алексеевна несколько мгновений смотрела на папку, которую нарком оставил ей. «Он не забыл, кто ты есть, бывшая княгиня Екатерина Белозёрская, ты классовый враг, а значит, должна быть уничтожена», – голос наркома всё ещё звучал у неё в ушах. Потом, размахнувшись, со всей силы ударила папку об пол. Боль ослепила её, застонав, она упала на подушки, потеряв сознание.

– Екатерина Алексеевна, что с вами? – испуганная медсестра вбежала в комнату. – Что вы?!

– Ай!

Журнал с рассказом Набокова соскользнул с колен и упал на пол. Маша беспомощно вскинула руки. Поднять его она уже не сможет – вернее, сможет, но придётся привстать с кресла, а значит, опять потревожить ногу, и будет больно. Значит, надо звать Магду. Впрочем, Маша уже услышала, как процокали коготки по деревянному полу в соседней комнате. Услышав шум, собака сама поспешила на помощь. Подбежав к креслу, в котором сидела Маша, подняла журнал и подала хозяйке.

– Спасибо, милая моя!

Маша потрепала Магду между ушами.

– Что бы я делала без тебя?

Лизнув её руку, собака улеглась у ног, положив голову на мысок ботинка. Маша взглянула в окно. Солнце садилось за высокими тёмными елями. Двадцать пять елей за окном, одинаковой высоты, точно строй солдат, почти век назад посаженные прадедом фермера Оле Паркоса, чтобы защитить хутор от холодных северных ветров. Она точно знала, что их двадцать пять. Каждый день, сидя в своём кресле, она смотрела в это окно, на ели, и пересчитывала их по десятку раз на дню. Когда теперь она их увидит снова? Завтра с утра за ней приедет адъютант Густава, чтобы помочь ей собрать вещи, и увезёт её в Хельсинки, где для неё приготовлено место в клинике. Ей предстоит длительное лечение, возможно, операция. Специально для того, чтобы лечить её, из Германии приедет известный врач, «очень компетентная женщина» – кажется, так сказал ей Густав. Её направил рейхсминистр Геринг, чтобы помочь Маше в её беде.

Накануне Густав приезжал сам. Известие, которое он привёз, поначалу испугало Машу.

– Нет, я не поеду, что ты такое говоришь? – она закрыла лицо руками, готовая разрыдаться. – Как я поеду? Как я спущусь с этой лестницы? Нет, я совершенно не готова! Опять лечение! Опять надежда, которая однажды уже не сбылась. Я больше не смогу стерпеть. Ещё одного разочарования я не выдержу. Разве ты не понимаешь? Пусть лучше так. И потом, – она отняла руки от лица и взглянула на Маннергейма полными слёз глазами. – Как я оставлю Магду и Кралю, – она указала взглядом на своих животных, сидевших рядом на коврике перед камином. – Кому я оставлю? Оле Паркосу? А если война? Сюда могут прийти большевики. Они погибнут. Ты же знаешь, – голос её дрогнул. – У меня никого нет ближе. Ты, Магда, Краля. Больше никого. Увы.

– Не надо так расстраиваться, Маша.

Маннергейм обошёл кресло, с нежностью положил руки на плечи Маши. Она прижалась щекой к его руке. Тепло его руки пронзило её, как и двадцать с лишним лет назад, когда тёплым вечером на террасе каменноостровской дачи он впервые прикоснулся пальцами к её щеке и повернул её лицо к себе, чтобы поцеловать. «Что вы себе позволяете, барон?!» – она хотела оттолкнуть его, ведь только за обедом Зина подробно рассказала ей всю историю похождений Маннергейма с графиней Шуваловой. Маша была очень сердита. Но не смогла. И ответила на поцелуй, о котором позже сожалела.

– Ты просто испугалась, я понимаю, для тебя это неожиданность, – наклонившись, Густав поцеловал её пышные рыжие волосы. – Но надо использовать любые возможности. Рейхсминистр заручился поддержкой Гиммлера. Это очень высокопоставленные люди. В их подчинении состоят службы, где свой штат врачей, очень квалифицированные специалисты. Есть одна женщина, очень хороший хирург, компетентный. Известно, что она возвращает в строй тяжелораненых солдат и офицеров, которые в иных руках считались бы безнадежными, остались бы инвалидами. У неё они здоровы и снова могут служить. Это серьезная рекомендация, как военный человек я хорошо это понимаю. Мы должны довериться, Маша, это, возможно, последний шанс, – он ласково гладил её волосы и плечи. – Не бойся. Надо рискнуть. Ради прошлых надежд, которые разбились, ради будущего, ведь если всё сложится удачно, оно ещё будет у нас с тобой, обязательно. А за Магду и Кралю не стоит переживать, – он пожал плечами. – Они поедут с тобой. Пока поживут у меня на квартире. Я когда-то умел прекрасно обращаться с царскими лошадьми, так что с этими двумя питомцами справлюсь, – он улыбнулся. – Надо думать о хорошем. Время страдания когда-нибудь кончится.

Она подняла голову, взглянула на него – он уговаривает её или себя?

– Как оно кончится, когда все говорят, что на пороге – война! Ты для того настаиваешь, чтобы мы уехали, что знаешь, сюда придут большевики? – спрашивала она с тревогой. – И этот мой дом тоже им достанется, как и дом в Петербурге, дача на Каменном острове, и его они разграбят? Мой единственный родительский дом?