Император

Для чего вам мундир, господа? – продолжал Павел, вновь прохаживаясь прусским шагом вдоль шеренги. – Форма одежды офицеров, знаки различия всегда считались выражением чести и достоинства. Вы забыли об этом? Отныне все военные чины обязаны появляться в расположении своих полков или же в иных местах только в мундире со знаками отличия, соответствующие его званию, роду войск и полка. Не желаете носить мундир, неудобно, некрасиво – вон, в отставку!

– А что у нас творится в портах? Мне поступил доклад с верфей: весь дубовый лес, поставленный в прошлом году – сгнил. А нынешние поставки не годятся для постройки хороших кораблей. Отныне вменяю в обязанности Адмиралтейств-коллегии надзор за корабельным лесом. Продажу древесины за границу осуществлять только по высочайшему моему соизволению. Так же я хочу ввести новые правила хранения кораблей на зимовке. Я считаю неправильным хранения кораблей не разгруженными с артиллерией и запасами. Отныне военные суда должны тщательно готовиться к зимовке: мачты снимать, палубы крыть крышами, запасы убирать в магазины, артиллерию сгружать в арсеналы. Командир корабля обязывается отныне наблюдать за работами по постройке, тимберовке и мелкому ремонту. Вскоре я по каждому пункту издам указ. Но армия и флот должна быть готовы к реформам.

Офицеров отпустили. Мрачные и тихие они вытекли из зала. Павел лишь попросил остаться Аракчеева и, почему-то, меня.

– Как думаете, Алексей Андреевич, много будет недовольных новым армейским уставом? – спросил царь.

– Много, – прямо ответил Аракчеев.

– Как поступить?

– Надо как-то обезвредить гвардию. Гвардия опасна. Вашу матушку усадила на трон гвардия. Елизавете хватило одной роты Преображенского полка, чтобы свергнуть Анну Иоанновну.

– Предлагаете распустить гвардию? Но это – невозможно. Как же я без гвардии? Надо действовать хитрее. – Павел задумался. – А каков состав нашей Гатчинской армии?

– Две тысячи, пятьсот человек личного состава: два мушкетёрских батальона, два гренадерских, один артиллерийский, егерская рота. Из кавалерии – три полка: гусарский, драгунский и жандармский.

– Мало, – недовольно качнул головой Павел. – Давайте сделаем так, Алексей Андреевич, в гвардейские полки: Семёновский и Преображенский введём в состав по тысяче человек из Гатчинской армии. А в Измайловский – оставшиеся пятьсот. Офицеры-гатчинцы останутся при своих званиях. С должностями надо разобраться, чтобы никто не был обижен. Как вы находите такой манёвр?

– Вполне мудрый, – согласился Аракчеев. – Гатчинцы преданы вам, и не позволят устроить бунт или, упаси Господь, заговор.

– Вот и – отлично. Позаботьтесь об этом. Что у нас осталось?

– Осталась только тайная экспедиция. Огромные архивы, скрытая агентура, большое влияние в ведомствах и даже в армии.

– Закрыть немедля! Архивы изъять. Все бумаги, относительно слежки за мной и моей семьи доставить мне.

– Будет исполнено!

– Добров, – неожиданно обратился Павел ко мне. – Сегодня вышел неприятный казус за ужином. Я понимаю, что вы не виноваты, но впредь, будьте умней. Мне не нравится нынешнее поведение моей дочери. Она никогда так не поступала, была тихой и скромной. Ей всего двенадцать…. Уже двенадцать, – задумчиво произнёс он. – Наверное, наступает период девичьей дури. А вы в чине поручика, гвардеец. Так что, прошу вас впредь не терять головы. – Он сделал несколько широких шагов, остановился. – Но не для этого я вас позвал, поручик Добров. У меня к вам важное задание. Завтра вечером состоится одна величайшая церемония. В вашу обязанность вверяется пригласить, нет, доставить на эту церемонию графа Алексея Орлова-Чесменского.

При этих словах Аракчеев вскинул голову. Лицо его сделалось серьёзным.

– Ваше Величество, – осторожно сказал генерал.

– Я знаю, что делаю, – остановил его Павел. – Идите, Добров. Исполняйте. Орлова. Сюда. Живым. Заартачится, разрешаю применить силу. Возьмите эскадрон жандармов.

– Нет, постойте. Никаких жандармов. Уговорите его, Добров. Вас он послушается.

* * *

Вот так просто: уговорите Орлова-Чесменского. Кто такой граф Орлов? Герой Чесменской битвы, величайший государственный деятель, граф, в конце концов.… Кто такой я? Никому не известный мальчишка, только что прибывший на службу, в чужом мундире и старых отцовских сапогах.

Я не помнил, как оказался на улице. Свирепый ветер затеял метель. Мороз тут же пробрался под одежду. Казённая епанча из армейского сукна – слабая защита от непогоды. Нелёгкое задание мне дали. Одно дело, тогда с Архаровым и Ростопчиным к присяге графа привести. А теперь одному, этого самого графа сюда притащить. И каким образом я это сделает? Вот так, войду в дом великого Орлова-Чесменского и прикажу ему собираться и следовать за собой? А он возьмёт и выгонит меня к чертям. Кого ему бояться? Императора? У него заслуг перед Россией столько! И орденов больше, чем у меня пуговиц на сюртуке. И как мне тогда быть? Призвать эскадрон жандармов? Они и пальцем не посмеют тронуть великого Орлова-Чесменского.

Ну, почему так тяжко служба началась? – посетовал я.

У моста, перекинутого на Васильевский остров, стояла полосатая будка. Рядом пылал костёр, раздуваемый порывами ветра. В будке угадывался профиль караульного солдата. Он стоял неподвижно, приставив к ноге длинную фузею с примкнутым трёхгранным штыком.

«Ему тоже нелегко, – подумал я. – А ну-ка постой на морозе часок-другой. Да потом ещё на развод караула…. А разве офицерам, что разводят часовых легко? Всю ночь и весь день по постам ходить, да проверять…. А разве Аракчееву легко? Ох, ему-то в первую голову достаётся, да за всем уследить надо…. И императору – не сладко. Император один против всех. Даже меня не наказал за ужин – ин до того ему… Он о России печётся, а я тут вздыхаю о своей судьбе нелёгкой», – устыдился я собственной слабости и решительно направился через мост, на Васильевский остров. Будь – что будет.

Дверь открыл все тот же старый лакей в напудренном парике и малиновой ливреи с серебряными пуговицами.

– Граф после пяти не принимает, – ответил лакей вежливо, но с некоторой пренебрежительностью.

– Передайте графу, что прибыл я по полномочию Его императорского высочества, – настаивал я.

– Прошу, – тут же впустил меня слуга, услышав, от кого посланник. – Немедленно доложу графу.

Вскоре он вернулся и провёл меня на второй этаж в кабинет графа. Алексей Орлов сидел в мягком кресле подле камина. На нём был персидский тёплый халат. Ноги укрыты пледом. Он напоминал старого медведя. Лицо его казалось неживым, фиолетовым, на котором бледной полосой выделялся шрам. Я все ещё робел, но стараясь говорить твёрдо. Отрапортовал, что прибыл с поручением от императора.

– Ах, это вы, – сказал он тяжело. Из горла при каждом вдохе вырывался шуршащий свист. – С чем на этот раз пожаловали?

Я передал ему конверт, что получил для графа в канцелярии. Безбородко сказал, вручая депешу: «Кабы не помер граф Алексей, прочитав сие». Орлов взял широкой трясущейся рукой письмо. Надломил сургучовую печать.

– Захарушка! – крикнул он.

Тут же из-за двери вынырнул лакей.

– Что изволите?

– Самовар ещё не остыл?

– Горячий.

– Предложи гостю чаю с пряниками и сыром, пока я читаю.

– Сию минуту, – поклонился лакей и тут же исчез за дверью.

Алексей Орлов развернул бумагу и принялся читать. По мере чтения, глаза его округлялись, мохнатые седые брови поползли вверх, челюсть отвисла.

– Это что же он удумал? – сказал он и громко воскликнул: – Господи, вразуми: что творится?

Он стал неистово креститься, захрипел, схватился за грудь и начал валиться набок. Я попытался поддержать его. Тут же вбежали слуги, принялись хлопотать. Домашний доктор, маленький носатый немец кричал:

– Zerstreuen! Bestehen!

Совал графу под нос флакончик с нюхательной солью.

– Все! Все! Подите! – замахал Орлов руками, будто медведь от наседавших собак. Когда вся челядь удалилась, старик недоверчиво посмотрел на меня. – Почему он вас прислал, а на фельдъегеря?