Страница 19 из 24
Гаврилов выпил водочки, Красавин лишь пригубил за компанию, вернулся к вечернему разговору, мудро заметив, что благополучие в личной жизни – залог хорошей работы.
– Главное, чтобы интересы совпадали. В молодости больше на лицо, фигуру смотришь, а с возрастом понимаешь: с лица воду не пить… Мы с моей первой женой совсем разные люди… Поддались страсти юности, а потом мучились сколько… – Он задумался, подсчитывая. И сам удивился: – Десять лет почти!..
– А дети есть ?
– Дочь. И сын родился…
– А у меня трое, и я тоже десять лет уже мучаюсь, – весело сказал захмелевший Гаврилов. – Я секретарем первички был на ставке механика, а она – передовым овощеводом. Комсомольскую образцово-показательную свадьбу сыграли, под первого сына нам двухкомнатную квартиру без очереди выделили… Нет, ты не думай, что я из меркантильных соображений женился, она мне понравилась. Может, вот только недогуляли мы, времени не хватило узнать друг друга, как раз в плане мероприятий райкома комсомольская свадьба была… Но мы с ней до перестройки нормально жили. Она после первого сына еще поработала с годик, а потом уже сидела с детьми дома, обеды, ужины готовила… А я крутился с утра до вечера, сначала на предприятии, потом в райкоме… А когда партком возглавил на новой стройке, то и ночевать, бывало, не приходил. Но дом у меня и тогда, и сейчас – полная чаша. Дети обихожены, мать она хорошая, ничего не скажу, даже замечательная. Но культурный уровень, понимаешь, десятиклассницы… Или за детьми смотрит, или в телевизор уткнется и сидит. Ни газет, ни книг не читает. Политикой совсем не интересуется, только и делает, что сплетни собирает, а потом мне пересказывает… Совместных тем для разговора нет… Да и не было… Ты меня понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Красавин, хотя подумал, что, если бы у него было трое детей и жена хорошо за ними следила, он бы, скорее всего, от нее не ушел.
– А тут вдруг встретил… – продолжал Гаврилов. – Она замужем, двое детей… И оба как в омут… Мы с ней понимаем друг с друга полуслова… Когда вдвоем бываем, и поговорить есть о чем, и в постели… – Он запнулся, раздумывая, стоит ли об этом говорить, и закончил: – Одним словом, полная гармония…
– Развестись надо тебе и ей и снова расписаться, – посоветовал Красавин.
– А что, у демократов тоже насчет морального облика строго? – усмехнулся Гаврилов. – Это со стороны так все просто. А у меня пацаны, девчонка, у нее тоже дети… Старший, правда, уже взрослый, самостоятельный, сам скоро папой станет, а дочка школу заканчивает. – И пояснил: – Она меня старше.
– Все у вас сложится, – изобразил из себя провидца Красавин и перевел разговор в плоскость прагматичную. – Не возражаешь, если я тебя уже как члена партии введу в наш политсовет?
– Это что, как в бюро крайкома?
– Вроде того.
– Валяй, вводи. Только что я там буду делать?
– Нам нужен человек, который бы разбирался в экономических вопросах.
– Это можно, – не без самодовольства произнес тот. – Только я редко на месте бываю, все по командировкам мотаюсь. Вот вернемся домой, и я через неделю опять в Германию лечу, там у меня контракт намечается…
– По возможности… – сказал Красавин и изложил главное: – Нам нужны успешные бизнесмены, сам понимаешь, без денег политика не делается…
– Это точно, – подтвердил Гаврилов и сообщил, по-видимому, уже обдуманное: – Кое-какие средства на правое дело обещаю. Ну, и само собой, на газету, как договаривались с Жовнером…
Получив ответ на самый главный вопрос, Красавин стал расспрашивать, чем Гаврилов занимается. Оказалось, что у него сейчас подразделения, бригады и филиалы разбросаны по всей стране и он берется за все, на чем можно заработать. На Сахалине у него рыболовецкая бригада, в Новороссийске – лоцманы, в Ярославской области – дорожники, на Урале – строители, ну а с Европой решил торговые отношения наладить. Под эти разрозненные подразделения он собственный банк открыл, прикинув, что отдаваемых другим и за обслуживание процентов как раз хватит на его содержание, а если к тому же привлечь еще клиентов со стороны, можно и хорошую прибыль получать.
– Я хоть в комсомоле-партии и оттрубил немало, в идеологии ни хрена не понимаю, – откровенничал Гаврилов. – Работяг организовать, спланировать, деньгу посчитать – это могу, а газету как делают – ни черта не понимаю. Тут я на вас с Жовнером полагаюсь. А пресса нам нужна, капитал должен свою идеологию пропагандировать. И демократия нужна, свободное предпринимательство, чтобы было уважение к частной собственности… А то я машину тут пригнал из Германии, а ее в первую ночь разули… Прямо под моими окнами… Привыкли, что вокруг все общее, ничье… У меня партнеры есть в стране, в Москве – солидные люди, я их тоже настрою в нашу партию. – И, совсем разомлев то ли от выпитого, то ли от грандиозности ведомых только ему планов, добавил: – Ты не стесняйся, нужны будут деньги, проси… На общее дело не жалко…
Из этого разговора Красавин сделал вывод, что бизнес Гаврилова во много раз больше и солиднее, чем у Жовнера. И оттого отпали последние сомнения в том, что газета может быстро закрыться.
…Первый номер «Демократической газеты» вышел через две недели. Над ним работали вчетвером: он, Анна, Олег Павлов и Верочка Полякова, которая вдруг явилась к нему просить прощения и каяться за свое предательство. И хотя Красавин не был настроен забывать прошлое, глядя на плачущую женщину (которая к тому же все еще ему нравилась), прислушался к совету Анны, которая вдруг решила за Верочку вступиться, взял ее в штат редакции. И, как оказалось, не ошибся: бывшая коллега словно решила искупить свою вину, бралась за все, писала много и отчаянно-интересно, словно всю жизнь собирала компромат на партийную власть, и уже через несколько номеров стала одним из самых заметных и читаемых авторов. Даже в Москве заинтересовались ею.
По просьбе министерства они стали размещать публикации на злободневные темы авторов из разных регионов и с помощью штабов Демократической партии реализовывали газету практически во всех областных городах до Урала.
Теперь у Красавина было издание не менее влиятельное, чем иные центральные. Оно не уступало краевому партийному рупору общим тиражом (правда, в крае читателей было пока меньше), но явно выигрывало в остроте и актуальности публикаций. В центральном политсовете и в министерстве каждый вышедший номер неизменно хвалили, что было неудивительно: на страницах «Демократической газеты» печатались именитые публицисты, регулярно выступали известные политики, поднимались самые острые вопросы. Тираж с каждым номером приходилось увеличивать, география распространения тоже ширилась, а он был недоволен. Причина была в том, что Красавин вдруг, как и прежде, ощутил себя лишь винтиком в огромном механизме, управляемом из Москвы. Оттуда выдавались рекомендации, советы, которые трудно было проигнорировать, присылались материалы, их в обязательном порядке надо было ставить в номер. Они были интересны вологодцам или ярославцам, а чаще всего москвичам, но никак не тем, кто жил рядом с ним. И если прежде, выпуская самиздатовский журнальчик мизерным тиражом, он зримо ощущал свою нужность, если, возвышаясь над многотысячной толпой, ждущей его слова, без ложной скромности понимал свое лидерство, свою обязанность вести этих людей к конкретной цели, и это волновало, пугало и радовало одновременно, то теперь он вновь превратился в исполнителя чужой воли.
Подобная ситуация очень устраивала краевую власть. У коммунистов появилась пауза для собирания сил, что они и сделали, используя краевую партийную газету, хотя все шло к тому, что партию должны вот-вот запретить. Но газета все еще была подвластна крайкому и, как ни сопротивлялся ее редактор Кучерлаев, доказывая, что надо не воевать с демократами, а садиться с ними за стол переговоров (и даже через Верочку Полякову предупреждал о готовящихся антикрасавинских и антидемократических публикациях), газета продолжала служить уходящему строю, все еще влияя на умы земляков.