Страница 11 из 24
Вперед он не заглядывал, слишком динамичным было время, глупо строить какие-то далекие планы.
Рождение сына заставило на какое-то время переключиться с решения больших задач на более мелкие семейные. Все это время он выкраивал Инне на воспитание дочери, теперь же без зарплаты Анны и с расходами на маленького это было делать трудно. Но на семейном совете они решили, что Инне он так и будет помогать, а сами как-нибудь перебьются, все-таки есть хоть маленький, но огородик.
Он понимал, что рано или поздно, но что-то нужно будет предпринимать. И все больше склонялся к тому, чтобы согласиться с предложением Кантарова, но никак не мог переломить себя, пойти к тому на поклон. Теперь же слова Пабловского вызвали два прямо противоположных чувства. С одной стороны, было опасение, что он не сможет оправдать возложенные на него надежды, не потянет руководство краем. Это все-таки не редакция и даже не тысячи его сторонников, которыми он научился управлять. С другой – была гордость, что его оценили, что в новом обществе нашлось и ему официальное – и немаленькое – место. К этому последнему чувству добавилось и понимание того, что в таком случае финансовые проблемы отпадут сами собой, закончится полоса безденежья, что он сможет больше помогать уже становящейся девушкой дочери и Анна сможет дома сидеть с маленьким.
И все-таки на аудиенцию к президенту России он шел, определившись, что, если тот предложит ему возглавить край, он попросит какую-нибудь другую должность, пониже. Может быть, того же заместителя. Но разговор был коротким: в приемной уже толпился народ, собравшийся на экстренное совещание. Ельцин был очевидно озабочен, поглощен своими мыслями. Выйдя из-за стола, он крепко пожал руку, сказал, что внимательно следит за ситуацией в крае, поинтересовался настроением людей, количеством сторонников демократических перемен. Потом сказал, что даст указание подчиненным и в случае необходимости Красавин сможет напрямую выходить на министров, обращаться по любым вопросам. Но главное сейчас – не разочаровать народ, добиться, чтобы на смену партийным аппаратчикам пришли толковые руководители, способные решать нелегкие задачи, принимать нестандартные решения.
Помощник уже несколько раз приоткрывал дверь в приемную, откуда доносился многоголосый нетерпеливый гул, и на этом пожелании они расстались.
То, что речь о губернаторстве не зашла, его и огорчило, и обрадовало одновременно. А когда доехал до аэропорта, уже не сомневался, что все сложилось как нельзя лучше: он возвращался с обещанием президента их поддерживать и с возможностью выходить непосредственно на членов правительства и в то же время не взял на себя никаких обязательств. Конечно, люди такого уровня, как Пабловский, словами не бросаются, но как принимаются кадровые решения в тех же партийных структурах, Красавин хорошо знал. Словечко «за», словечко «против», чаша так и прыгает… После Пабловского зашел кто-нибудь из приближенных, свою кандидатуру предложил… Сокурсника, друга-приятеля, хорошего знакомого, наконец, послушного подчиненного… Что бы там ни говорили, но любая властная вертикаль зиждется не на профессиональном умении, а на знакомстве и преданности. Любой начальник, от маленького до самого большого, неосознанно подбирает в ближайшее окружение тех, кто его подсиживать не будет либо в силу преданности, либо невеликого ума…
Не зря народная мудрость гласит, что два медведя в одной берлоге не уживутся. Только когда приходит время начальнику самому куда-нибудь перемещаться или на пенсию уходить, вот тогда при выборе преемника деловые качества действительно что-то значат…
…Все-таки задела его эта неподтвержденная информация. В самолете мысленно к ней тоже нет-нет да и возвращался. И только когда с трапа увидел встречающего его Игоря Дубинина, стал собираться с мыслями и обдумывать, что сейчас будет рассказывать своим соратникам, как дальше выстроит свои действия. Предполагал, сам начнет отчитываться от трапа, но Игорь, подхватив большую сумку с партийной агитацией, с ходу завалил новостями: народ с площади не уходит, требует, чтобы крайком отдал власть, депутаты в растерянности, не знают, кого поддерживать, Павлов предлагает сесть за стол переговоров с коммунистами.
– С коммунистами никаких переговоров, – отрубил Красавин. – Ты на чем приехал?
– Один из наших привез. Он ждет.
Подвел к белой «Волге».
Водитель, кругленький и гладкий мужичок, услужливо распахнул дверцу.
– С приездом, Виктор Иванович.
И Красавин принял этот жест как само собой разумеющееся, бросил назад портфель, сел на переднее сиденье.
Пока ехали в город, Дубинин, подавшись вперед между сиденьями, перекрывая шум машины, все делился переполнявшими его эмоциями.
– Никто их не организовывал, а народ все валит и валит… Вся площадь забита, сам увидишь…
– Коммунисты выступают?
– Боятся. Сидят по кабинетам, не высовываются… Некоторые депутаты да наши – по очереди…
– Дома как? – наконец вставил Красавин. – Сын?
– Все в порядке. Здоров, орет… Анна гуляла, так мы ее уговорили выступить… Хорошо говорила, проникновенно… Так сейчас тебя домой или…
Дубинин многозначительно замолчал.
– Сам знаешь, – буркнул Красавин.
– Тогда к площади вези, Иван Исаевич…
– Иван Исаевич? – Красавин повернулся к водителю. – Мы не познакомились…
– А я вас и так знаю… А я Козько, Иван Исаевич Козько… Бывший парторг, а нынче беспартийный безработный…
– Сдали билет?
– Да, забрали… Самостоятельных в партии никогда не любили…
– Ну ничего, Иван Исаевич, теперь другие времена наступают, – произнес Красавин, уже настраиваясь на выступление и с восторгом осматривая заполненную народом центральную площадь перед административным зданием, к которой они подъехали. – Нынче коммунисты нам не указ…
И, оставив в машине портфель, пошел, лавируя среди толпы, к трибуне, пока его не узнали и перед ним вмиг не образовался свободный коридор. Он шел мимо вопрошающих лиц, устремленных на него глаз, подбирая самые первые слова, которые должны оправдать это ожидание, надежды, и подумал, что подобный живой коридор в свое время проходили и вожди французской революции, и истинные революционеры, и сам Ленин… Впрочем, цитировать Ленина он сейчас не собирался.
– Четыре часа назад я разговаривал с Борисом Николаевичем Ельциным, – сказал он, отодвинув в сторону так и не закончившего свою речь, растерянного таким откровенным невниманием краснолицего депутата. (Тот был из ортодоксальных коммунистов.) – И президент России мне сказал, что сегодня мы с вами для всей страны являемся примером того, что нужно делать. Если власть никак не может понять, что ей не доверяют, народ должен изгнать ее!
Гул явного одобрения и готовности следовать за оратором, куда бы он сейчас ни призвал, раздался над многотысячной толпой.
– Вы видите, они уже боятся нас! – Красавин повел рукой в сторону административного здания. – Эта власть боится своего народа!
Кто-нибудь вышел сюда, к вам?
– Нет! – прокатилось над площадью.
– Они привыкли интриговать в кабинетах, думая не о том, чтобы нам с вами жилось хорошо, чтобы в магазинах были продукты, а у нас хорошая работа и зарплата. Они думают только о себе! О том, чтобы усидеть в своих кабинетах! Чтобы получать свои большие оклады и спецпайки!
Чтобы пользоваться льготами и привилегиями… И к ним не стоит больше обращаться, ни о чем просить. Их надо выгонять из кабинетов!
Поднявшийся шум заставил его выдержать долгую паузу.
– Сегодня мы с вами на этом митинге принимаем нашу последнюю резолюцию: крайком уволен!..
Он опять переждал всколыхнувшуюся толпу, движением руки успокоил ее – как опытный дрессировщик возвращает в прежнее состояние повиновения почувствовавших на мгновение свободу зверей.
– Завтра я вынесу за заседание краевого Совета народных депутатов вопрос о формировании нового административного органа, который будет представлять наши с вами интересы, а не кучки зажравшихся и не способных ни на что партийных функционеров. А чтобы они нам не мешали, я призываю всех неравнодушных к тому, как мы будем жить дальше, завтра с утра перекрыть для них все входы.