Страница 64 из 82
— Даша, ты видела Борю на другой день после исчезновения Алеши?.. Так. А Сержа? (Она показала на пальцах.) Через три дня. А Дмитрия Петровича на похоронах?
Ну, этот кое-как успел бы оправиться от нечаянной «подагры»… а Серж загримироваться! Господи, он же актер-профессионал, конечно, умеет искусно пользоваться гримом! Неясная идея (предчувствие идеи фантастической, невозможной!) шевельнулась в душе, не сумев сформироваться.
Валентин вылез из автомобиля, подошел к парапету. Река уже скована льдом, и снежные змеи скользят, извиваются по зеркальной глади. Снегопад, начинается метель, проносятся со свистом редкие машины по набережной. Место надежное, укромное. Убийство по страсти. Стройная версия. На кладбище, на погребении, Марина вдруг догадывается — кто. И идет на сделку. Гнусно, но возможно — бредит, так сказать, деньгами. На поминках получает немалую, надо думать, сумму за молчание и прячет так, что убийца (или некто другой, узнавший о сделке) не может до сих пор найти доллары. Чтобы иметь возможность тратить их открыто, она сдает комнату первому встречному… ну и нуждаясь в помощи, несомненно. Я же помню ее страх, ее взгляд там, на бульваре.
Манон Леско, прелестная, порочная и корыстная… но не до такой же степени — получить вознаграждение за смертный грех предательства! А, в этом мире все возможно… возможно даже искупление собственной смертью, преждевременной и насильственной.
Так размышлял он отвлеченно, кидаясь мыслью в разные стороны под продутым ветрами мостом, но не мог вообразить, воссоздать картину преступления, проникнуть в суть происшедшего. Что-то сбивало его, какое-то несообразие, несоответствие в побуждениях и поступках убийцы и жертвы.
Валентин обернулся: бледное лицо Даши в открытом окошке.
— Замерзла? Поехали.
Покуда машина медленно двигалась через центр, разыгралась уже настоящая метель, крупные хлопья — густейший, легчайший пух матушки-Зимы — бросал, кружил, взметал небесный вихрь на площадях и в переулках. На Смоляной пусто, далекий фонарь за воротами, «дворники» работали усердно, но не поспевали — белое крошево залепляло стекло, а при въезде во двор Валентин вдруг услышал произнесенное вслух, жарким шепотом слово:
— Старик!
В первое мгновение он не понял, а потом так обрадовался, что не смог сразу заговорить, горло сжалось от полузабытого детского, почти слезного, ощущения — восторженного страха, если можно так выразиться.
— Даша! — наконец выговорил он, а она опять прошептала:
— Старик!
Тут его как в голову ударило.
— Что?!
— Сейчас по улице шел старик в длинном пальто, полы развевались под ветром.
Валентин жадно вслушался, глядя на ее губы, почти не вникая в смысл — проклятие снято! Почему? Каким образом…
— Ты увидела его и потому заговорила? — вдруг вырвался нечаянный, очень странный вопрос; она отвечала с явным испугом:
— Нет… не знаю… просто так… вдруг сказалось…
Валентин въехал наконец во двор.
— Сиди тихо, не выходи, пистолет держи наготове! В какую сторону он шел?
— Навстречу, то есть к Никитским.
Метель подхватила и понесла, ослепляя, закружила в пустынных переулочках; перехватило дыхание на Суворовском, слегка отпустило в подземном переходе, где так беспечно раздавал он мелочь всего пять дней назад. Он постоял у входа на «Арбатскую», за спиной два киоска, и откуда-то «из-под земли» раздался тогда, в вечер первого убийства, искаженный, знакомый «нечеловеческий» голос: «Дракончик!»
Валентин вдруг безумно испугался — «пока я тут бесплодно бегаю…» — и действительно побежал, в лад с музыкальным неистовым темпом классической русской метели, в старинный дворик, где она расхаживала под фонарем решительно и резво, держа правую руку (с пистолетом) в кармане. Даша Пчелкина — и впрямь похожая в рыжей своей шубке и шапочке на прекрасную пчелку (которая ведь и ужалить может).
— Не стреляй, сдаюсь заранее!
— Что это вы… так игривы?
— Хорошо! Настроение такое… бодрое.
— Поймали?!
— Как сквозь землю провалился. Это не может быть костюмер?
— Я не рассмотрела сквозь метель, но, по-моему, нет… нет, он какой-то другой.
— Какой?
— Крупнее, не такой сутулый… пальто не такое. Вообще не знаю, не знаю! — выкрикнула Даша.
Тут Валентин заметил, что она дрожит.
— Пошли домой.
Поднялись, он отомкнул дверь, включил свет в прихожей, в других комнатах, огляделся: никаких «чужих» следов… А когда усадил Дашу в диванный уголок возле елки, заметил: в радужной полутьме с тяжелой, бездействующей сейчас люстры свисает черная петля — роковой его шарф, так полюбившийся маньяку. И она заметила и вздрогнула всем телом. Валентин подошел, рванул удавку, хрустальные подвески прозвенели печальным эхом из сказки про злого домового.
— Ему же не удастся нас запугать, правда? Такими детски-садистскими штучками… — Он отвязал шарф, распутал узел петли. — У нас есть преимущество.
— Какое?
— Мы пока что в своем уме.
— Я в этом не уверена.
Валентин сел на ковер у ее ног, облокотился о край дивана; она вырвала у него шарф и швырнула в угол за комод.
— Не впадай в истерику, ты девочка смелая.
— Да ну? Смелый человек не потерял бы от страха голос.
— Ты можешь мне объяснить природу своего страха?
— Не понимаю вас.
— Когда ты узнала, что твоя сестра погибла?
— Подошла к окну и увидела ее под фонарем.
— Когда именно?
— Вы убежали, я осталась одна. Послышались шаги.
— Ты подумала: возвращается тот, кто сказал: «Дракончик!»?
— Ничего не думала, совсем с ума сошла. А появился Серж. Бросился к окну, крикнул: «Убийца!» — и исчез. Тогда я подошла. Марина лежала на снегу, над ней склонился человек.
— Ты видела меня.
— Серж подошел к вам медленно и остановился в трех шагах.
— А где был Боря?
— Здесь. Он держал меня за руки.
— Даша, ты испытала сильнейший шок еще не зная о смерти Марины.
— Ну и что?
— Ты узнала тот голос?
— Нет! Не надо о нем говорить.
— Ладно. Только позволь заметить: голос тот и есть подсознательный источник твоего страха, твоей болезни.
Она с усилием усмехнулась.
— И после этого вы будете говорить о моей смелости?
Он пристально наблюдал за нею.
— Не каждый пойдет на опознание трупа в морге. Боря мог бы и один справиться.
— Он предлагал, но я еще не дошла до такого малодушия.
— Ты можешь об этом вспоминать?
— Об Алеше — про все могу. Его только что привезли, он был весь распухший, раздутый. Я не смогла ничего сказать, просто взяла его правую руку с обручальным кольцом и поцеловала.
— Вы все вспоминаете это золотое кольцо, даже Дмитрий Петрович.
— Да, со своеобразной такой резьбой, старинное… Вы сказали, Дмитрий Петрович? — Даша энергично потерла пальцами обеих рук виски, будто пробуждаясь; взметнулись волосы. — Это был он!
— Сейчас на улице?
— Нет, в больнице. Кажется, он! Как же я забыла…
— Даша, о чем ты?
— После морга мы поехали к Марине, и Серж подъехал. Она просто билась в рыданиях, никак не верила.
— Не верила, что муж убит?
— Ага, совсем стала не в себе. Принялась умолять, чтоб сверили отпечатки пальцев, вдруг ошибка… Я Сержу потом отдала Алешин бритвенный прибор.
— Ну а Дмитрий Петрович?
— Что?
— Ты начала про Дмитрия Петровича…
— Ах да! — Даша подумала и заговорила лихорадочно: — Я перепутала! Я не в тот день его в больнице видела, а после похорон! Именно после Алешиных похорон.
— Это очень важно, девочка. Давай по порядку.
— На кладбище он, кажется, держался в стороне, а на поминках сидел с Мариной рядом.
— Так случайно получилось?
— Нет, она сама выбирала то место, подальше от нас — мы втроем сидели: Серж, Борис и я. Вообще мне было не до чего, но как-то я заметила, что они тихо переговариваются.
— Дмитрий Петрович с Мариной?
— Да, да!
— Они выходили из-за стола?
— Вместе, по-моему, нет, мы на это обратили бы внимание. А по отдельности — может быть.