Страница 38 из 82
Мысли и ощущения наплывали в сумятице и пестроте, сбивались, переплетались, когда в древесном скрипе и стоне прошаркали шаги. Знакомые шаги. И приблизилась как будто женская фигур в черном. Кто в такую жару одевается чуть ли не в пальто?.. Я вытянул руку из кустов (засада у ворот), схватился за полу «лупсердака» и подтянул богатого бомжа к себе. Он и охнуть не успел, как оказался прижатым к земле.
— Тихо! Что вы здесь делаете?
Савельич лежал неподвижно, как мертвый, лишь белки глаз выразительно блестели.
— Очнитесь, это я — Николай Васильевич.
Он выдохнул:
— Хлебушка принес. — Белый узелок шевельнулся на груди от слабого движения руки его.
— Здесь опасно разговаривать. Пошли!
Рука об руку пронеслись мы по бетонным плитам за гараж, откуда просматривался подход к дому. Савельич повторил шепотом:
— Хлебушка принес.
— Кому?
— Танюше.
— Танюша в местном морге.
Он вздрогнул.
— Опознает тела сестры и Ванечки?
— Если и опознает, то на том свете. Она убита.
Слова и тон мой были грубы, этот «хлебушек Танюше» расколыхал боль; я боялся заплакать, а Савельич не боялся, он поверил сразу и зарыдал, запричитал — почти беззвучно, без голоса:
— Господи, за что? — Погрозил кулаком в небо — трагикомичная фигура «пророка» в хламиде — тут же раскаялся, встал на колени и забормотал: — Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его ненавидящие Его… — Дочитал молитву, поклонился земным поклоном и прошептал нормально: — Когда?
— В четвертом часу.
— В четвертом, да? В четвертом?
— Ее изнасиловали и задушили.
Я ожидал нового взрыва, но он только проговорил:
— Мой грех. Опять.
— Что это значит?
— Я обещался днем, но задержался в Москве.
— На доллары смотрели?
— Смотрел. — Савельич закопошился у моих ног, почти до земли опустив голову; преодолев брезгливость, я схватил его за шиворот и помог встать на ноги.
— Вы — жалкий червяк.
— Жуткий, — засипел он мне на ухо. — Сказать вам? Сказать?
— Ну?
— В позапрошлое лето мои собирались плыть на Валаам, но билеты на теплоход дороже, я их послал на автобусе, автобус разбился, всего двое погибли — жена и сын.
— Убирайтесь отсюда к чертовой матери!
— Куда ж я теперь пойду?
— Я сказал куда.
— Но она еще здесь, Николай Васильевич, и нас слышит.
Он сумасшедший, отпускать его нельзя.
— Ладно, прошу прощения. Помолчим.
Старик послушался, и я забыл о нем. Наступившая ночь продолжала бушевать в вышине, сохраняя безмолвие на земле. Которое вдруг нарушилось посторонним звуком: калитка отворилась и захлопнулась, еле слышно, но для меня словно гром прогремел. Тут и впрямь небеса содрогнулись, озарив в серебристом просверке светящееся существо. Нездешний трепет тронул мои волосы, прошел по позвоночнику, а во мраке плыло, приближаясь, белеющее пятно.
Я вспомнил и схватил за руку Савельича, который, кажется, собирался сбежать или упасть; импульсивно сжал пальцы, словно подавая знак — молчание! — словно боясь, что будет слышно дыхание наше. Лязгнул гаражный замок, потом — створки; я выпустил чужую руку, подкрался и чуть-чуть, на сантиметр, разъял щель меж ними, приник — там, при свете синей трубки, распоряжался враг. Его не было видно, но короткие тупые удары доносились из-под земли. «Приди ко мне тот, кто под землей».
Да, да, так: он потерял сознание, и время остановилось.
Надо еще подождать, еще… пока полностью проявится дух смерти и завладеет пространством! Но мочи не было терпеть, я вошел незаметно, ступая в такт ударам, как вдруг кто-то за моей спиной завопил: «Не ищите мою могилу, ее очень трудно будет найти!». Враз возник враг, я почти упал под стремительным ударом, но сумел оттолкнуться от пола; потом мы сцепились и покатились по бетону, свалились в яму, сильные пальцы охватили мое горло, начал меркнуть свет… Но тут же все и кончилось: над нами вырос старик с пистолетом и хладнокровно приказал: «Ни с места! Стреляю!»
32
— Этот мир, такой экстравагантный с виду, эксцентрический, на самом деле — система жесткая по своей структуре, запрограммированная. Маска супермена прирастает к лицу («отличные ребята — плохие парни»), маска американская, примитивная, чем на толпу и действует. А в нашем случае — «гений перевоплощений» — и на профессионала. На меня, например.
— Но Танюша разгадала и погибла.
— Женщины его чувствовали иначе, у мужчин, вполне вероятно, срабатывала подсознательная зависть и ревность к более удачливому самцу. Эротическая энергия пронизывает не кинематограф — в нем отражается и фиксируется — а наши тела и души.
— Когда их дьявол повязал?
— Весной. Виктория увлеклась безумно, а он собирал свою «коллекцию женщин», вспомните соперничество сценариста и неотразимого секс-символа.
— Он все рассказал?
— Не сразу.
— Его поймали в такой обличительный момент!
— К счастью для меня, при свидетеле… И есть еще один, главный — из страны Кем. После гибели Танюши на допросе я говорил о подозреваемых… о том, что в марте у обоих сценаристов одновременно возникла идея экранизации «Египетских ночей»; и оба защищались от обвинения в плагиате так искренне, так убедительно.
— Кто ж из них придумал?
— Ни тот и ни другой.
— Виктория Павловна?
— Это идея Вольнова. Вы первый подметили, что плейбой отнюдь не дурачок.
— Танюша подметила.
— Да, и Гофман. И невеста его умом восторгалась. Это было моей ошибкой с самого начала: я недооценил изощренного противника, маска недоумка удобна во время следствия. Конечно, Виктория увлеклась человеком неглупым, и вот ей-то роль роковой Клеопатры не удалась. «Скажите, кто меж вами купит ценою жизни ночь мою».
— Языческие страсти. Неужто развестись нельзя… Или Самсон Дмитриевич так опасен?
— Вы затронули самый нерв — мотив. Он необычен, как таинственная страна Кем.
— Когда вы догадались?
— Только в последний день. Кассета, Зюзя, кокаин…
— Василевич действительно забыл, как его друг подсказал ему идею сценария?
— Да, был под кайфом. Но вдруг вспомнит, кому обязан? Борису пришлось подставить дружка. Ну а Вике не впервой внушать мужу всевозможные замыслы. Нерушимый кинематографический союз — по себе помню! — вот почему связь ее с будущим убийцей была столь тайной. В какой-то степени Самсон их спровоцировал, но почва для преступления — «почва искусства», по выражению журналистки — была уже подготовлена.
— Она воспользовалась планом в компьютере?
— Да, в ту среду, когда муж увидел ее в спальне перед зеркалом.
— Что вы замолчали, Николай Васильевич?
— И я пережил потрясение, увидев в зеркале прелестную Гретхен.
— Вот он — солнечный бес!
— Да, так подспудно Самсон выразил свое впечатление, но сути не понял и израсходовал эмоции на составление плана. С которым жена ознакомилась чуть позже и поставила лицедею условие Клеопатры: жизнь за любовь. Чужую жизнь.
— Неужели он так любил ее?
— Любить так нельзя. Впервые в своей практике «коллекционер» столкнулся с равным партнером. Обожали и рабски покорялись… одна не захотела. Ощущение новое, острое. Эту черту — вечную жажду встряски — я отметил еще в нашем с ним разговоре о Танюше: соблазнить монахиню. Вариант классический, а в современных условиях такой редкостный.
— Он заслуживает смертной казни!
— А «возлюби врага своего»?
— Не могу, хоть убейте! Эти выродки так и собирались все свалить на местную банду?
— Да, по плану. Но муж оказался настолько слаб, что, нуждаясь в поддержке, связался с Кристиной Каминской и ускользнул.
— Затевать такое мероприятие во время публичного шоу… Бог лишил их разума.
— У них и была только эта ночь: рабочие и Ваня отбывали в субботу, а в воскресенье Самсон собирался покинуть Молчановку. Ну и страсть к позерству, риску, игре, пышный праздник — оригинальное эстетское прикрытие. Перерыв между плясками — два с половиной часа, одежда и маска Мефистофеля. Их тринадцать. Двенадцать — сосчитал в какой-то момент Гофман и, решив, что ошибся, сослался на плохую память. Потом, просмотрев кассету, захотел поговорить о своем открытии со мною в баре. Как вдруг увидел Вольнова с продюсерами. Я еще подумал: кокаинисту плохо.