Страница 35 из 82
Женщины в черном (майка, шорты и мрачное длинное платье) ходили так монотонно, синхронно, не видя друг друга, — жуть брала. По их словам, глава семьи внезапно заперся в кабинете, не отвечая на уговоры из-за двери. Тут явился спасителем я.
После моего утреннего визита никто из троих со двора не отлучался, между тем они успели переодеться, и самоубийца сменил кашемировый халат на траурный наряд, даже лаковые туфли напялил, значит, не сразу заперся, из кабинета выходил… На собаке кожаный ошейник, его надевают только на прогулку, по участку Сатрап бегает, так сказать, голышом.
Детали мелкие, пустяковые как будто, но… Я попытался сосредоточиться, вспомнить четко черный промельк в зарослях… Однако жгучие предвечерние лучи слепили глаза вспышками колеблющихся под легким ветерком светотеней. И я не проследил за той тенью, я смотрел на нее — в ярко-зеленой кофте и красной юбке… Господи, даже пятна крови не заметил, когда держал ее на коленях!.. Не надо об этом, впаду в истерику.
Итак, они переоделись — ну и что? Женщины ни при чем, банкиром займутся профессионалы, надо спешить, только я не знал куда. Ротвейлер опять взвыл, Ирина Юрьевна встрепенулась, подняла голову, наши взгляды встретились — и она, согнувшись, спряталась за куст акации. Я поспешил вниз.
— Вы меня видели в окне дома Любавских, да? Что вы там делали?
Женщина сжалась как от удара.
— Только не лгите! Я запомнил ваше черное платье, но пока не выдал. Однако — если вы сейчас не скажете правду…
Она перебила поспешно:
— Да, я хотела позвать вас на помощь и пошла туда: вдруг вы еще не уехали. Но в доме никто не отозвался.
— Вы вошли?
— Нет, постучалась. Дверь не заперта, подумала: та женщина в саду.
— Убитая?
— Но я же не знала…
— Что вы про нее знаете?
— Илюша говорил, что у Любавских в воскресенье поселилась бедная родственница.
— Вы ускользнули с лужайки!
— Мне страшно, Николай Васильевич. Невыносимо страшно. Там убийца, в том направлении послышался шум.
— Откуда?
— С лужайки.
— Какого рода шум?
— Кашель или хрип… какие-то звуки… Я пошла: женщина на одеяле в неестественной позе, шея… Да вы видели! Господи, я оцепенела! Повернулась бежать — вы смотрите из окна. Я вас тоже не выдала.
— Почему? Что молчите?
— Боюсь.
— Мужа боитесь замешать? Он уже по уши влип.
— Он заперся в кабинете!
— Ложь! Не ко мне вы побежали, а Илюшу своего разыскивать, его вы побоялись выдать, а не меня!
— Нет!
— Лаковые туфли запылились…
— Нет!
— Кто брал Сатрапа на поиски?
— Нет. Леля подтвердит: Илья был в кабинете.
Взвинченный голосок из-за куста:
— Ты — натуральная курица! — Резвое появление дочки. — Его спасать надо, а не покрывать!
— Леля!
— Потому что ты уверена, что он — убийца!
— Боже мой!
— Если он сексуальный маньяк — черт с ним, пусть копыта отбросит…
— Боже мой! Вы слышите?
— Да может, еще и нет, может, он нормальный. Правда, Николай Васильевич?
— Говори все!
— Да, папа вдруг оделся и ушел, а мы записку в кабинете прочитали. Я в лес с Сатрапом побежала, мама — к Любавским. Вернулись одновременно, он на веранде, нас засек, поднялся и заперся. Тут — вы. (Мам, он обещал и приехал, видишь?) Здорово вы у него пистолет вырвали!
Школьница не теряла головы, мать, побледнев, механически, с хрустом ломала пальцы. При слове «пистолет» я, как дрессированный, бессмысленно сунул руку в задний карман джинсов и достал оружие… Да у меня ж его «органы» отобрали, лишь в дом ворвались! С тупым припоминанием рассматривал я кассету на ладони; женщины что-то говорили горячо, перебивая друг друга; я не слышал.
— У вас тут есть видеомагнитофон?
Уставились на меня, не отвечая.
— Есть?
Леля передернула плечами, взяла кассету, втроем мы вошли в дом, в полутемную от задернутых штор комнату, сели на полукруглый длинный диван, экран напротив засветился, и нагловатый голос ведущего завопил: «Дорогие мои леди энд джентльмен, вволю повеселимся! И есть благороднейший повод, ведь сегодня… кто угадает, кто такой умный?.. Да, суббота, а еще?.. Громче, громче! Правильно, интеллектуалы: день рождения нашего гениального Александра Сергеевича…»
— Шестое июня! — закричала школьница; я опомнился, вырвал у нее пульт, остановил изображение и вежливо хозяек выпроводил: неровен час, главу семейства своего на пленке обнаружат, не дадут сосредоточиться.
Разбитной тележурналист Гришка Глобус, перекрывая стук барабанов и визг скрипок, вещал жизнерадостно: «Глядите сюда! Молодые корифеи отечественного кино дарят нам сногсшибательное зрелище — пляску Мефистофелей! Их, по традиции, тринадцать — чертова дюжина…» и т. д.
В апофеозе спецэффектов вспыхивали плащи из блестящего шелка — «чередование черноты и блеска молний», по выражению эстета Гофмана, — безобразные маски лукаво покачивались, сходясь в круг на подмостках, разбегаясь по зале, подсвеченной красным; малиновые занавеси и арки из будто бы необработанного камня действительно придавали действу фаустовский колорит средневекового кабачка… Пляска окончилась, на секунду я увидел себя, Вику и Василевича за дальним столиком, она говорила что-то… Крупным планом лицо Гофмана, шутит, дружное ржанье в зале (уже хорошо приняли), компания банкиров-учредителей в импровизированной ложе, тоже с бокалами, Ильи Григорьевича среди них нет, встает Зюзя, тост, смех… Общий план, стойка бара вдали, Жорж с большой бутылкой, должно быть, кальвадос… Виктория!.. Одна, подходит к стойке… Господи, только б не прервался кадр! Прервался, красная физиономия Зюзи — опять речь… Я схватил пульт, вернулся назад, нажал на «паузу». Высокие табуреты у стойки все заняты, лица незнакомые, один из сидящих — Мефистофель! В маске. Вольнов? Но зачем соврал, будто она не подходила к нему? И нет наглядных доказательств, что подходила, что это он! Я смотрел остолбенело, в диком напряженьи: узкая загорелая спина Виктории, за ней слева — черная маска в профиль… Пауза кончилась, изображение задвигалось, Мефистофель в последнюю секунду шевельнулся, оправляя рукава камзола… у кого-то я видел этот изящный жест… сейчас не вспомнить!
Дьяволово действо покатилось дальше… Опять краснорожий председатель с речью… Я, захваченный одним впечатлением — к кому подходила Вика, кто это скрыл? — всматривался рассеянно, но все запомнил, как оказалось впоследствии, все до малейшей черточки… тосты, шуточки, шуты на сцене, знаменитые в наше бездарное время… вот полуголая Рита Райт в белом платье кокетничает с банкирами (помню, я снимал)… вторая пляска чертей, ишь, выкамаривают, барабаны, скрипки, подземный скрежет и плач зубовный; новый танец отличается от предыдущего другим рисунком, неким изыском, нарушением симметрии в чертовой дюжине… на всякий случай я пересчитал Мефистофелей… тринадцать, все правильно. Тут опять возникла сияющая супер-звезда (это уже не я снимал — напарника моего она увлекла), Рита очень серьезно слушала какого-то мужчину, наполовину скрытого малиновым занавесом… он протянул руку и коснулся ее груди. (Надо бы уточнить! По словам Вольнова, он объясниться с ней не смел.) Мимо прошмыгнула Каминская к стойке (ага, звонить Самсону!), в третий раз мелькнул Жорж. О, Вольнов, без маски, пьет апельсиновый сок… сейчас влезет Зюзя и начнется скандальчик… началось вручение «Мефисто» — это уже я снимал. На подмостки поперли создатели элитарных «Страстотерпцев» — от гримера до режиссера; каждому персонажу Глобус с юной девицей вручали по стеклянному чертику. Наконец — лучшая женская роль — божественная лучезарная Рита Райт. Бурный аплодисмент. Лучшая мужская роль — явление Карлыча, уже не в черно-серебряном костюме Мефистофеля, а в излюбленных бабьих кружевах, которыми он грациозно потряхивал… Я смотрел рассеянно, что-то подсознательно взволновало меня в предыдущих кадрах, но сейчас не осмыслить… Торжествующая заключительная речь председателя (ну как тут не вспомнить «Пир во время чумы»!)… Я вздрогнул. Что-то, связанное с Зюзей? Да ну, абсурд! И все-таки прокрутил запись назад: подвластные виртуальной воле действующие лица, как кукольные болванчики, дергались, пятясь… Прекрасная Рита и полускрытая аркой фигура в черном. (Надо непременно у нее поинтересоваться!) Мефистофель у стойки… нет, это разные фигуры… разные руки… точнее, жесты: небрежно-грациозный и грубо-властный…