Страница 34 из 82
Чуть позже все стронулось в казенно-рутинном порядке. Я деревянно, но подробно отвечал на вопросы, даже не запомнив кому… какому-то чину, поминутно умоляя его продвинуться к дому Любавских, а он успокаивал: не волнуйтесь, мол, трупом занимаются.
«Трупом занимаются»… Про Танюшу! Сегодня утром она была живая, и я что-то не успел ей сказать…
— Вам плохо?
— Что?
— Вам плохо?
— Устал… простите.
— Эта женщина была вам так дорога?
— Да, была. Спрашивайте, я в порядке.
— Вы видите связь между убийством Татьяны Остромировой и исчезновением ее сестры и племянника?
— Она сказала, что я должен найти убийцу, мы вместе вели поиски, сегодня я кого-то задел, спугнул.
— Весьма странно. Ее зверски изнасиловали…
— Не может быть!
— Белье и одежда порваны, кровь… Она была девственницей?
— Не знаю… да, была.
— Впрочем, эксперт разберется. Но мотив налицо: сексуальное нападение со смертельным исходом.
— Я… не понял, я не видел кровь.
— Вы в состоянии продолжать?
— Да, да! О чем мы говорили?
— Жертва насилия — жертва-свидетельница, как утверждаете вы. А я вам скажу: либо то, либо другое.
— Тогда мне больше нечего сказать.
— Ну, ну, вы варитесь в этом котле с воскресенья. В вашем довольно путанном рассказе о подозреваемых…
— В изнасиловании я никого не подозреваю. Гофман сегодня интересовался, живет ли на даче Любавских юродивая.
— Тот киноактер, да? А почему юродивая?
— Она нормальная, но почти отказалась от мира, вот только хотела своих похоронить и уйти в паломничество. Извините, мысли путаются.
— Но по вашим словам, Гофман иной половой ориентации? Ладно, допросим, сами разберемся. Перечислите, с кем еще вы сегодня виделись.
— Со всеми. Кроме мужа.
— То есть зятя?
— Да. Самсон позвонил сюда и сказал о пропаже записки со скарабеем.
— Вы зациклились на этом насекомом.
— Записку ведь украли!
— Любавским мы займемся, как найдем. Еще с кем?
— С ней, с Танюшей. По поводу отпечатков пальцев.
— К сожалению, их идентифицировать невозможно.
— Но банкир признался!
— Он под надзором. Дальше.
— С соседкой Кристины Каминской и с самой журналисткой. Мне кажется, они сговорились насчет алиби Самсона.
— Женщин мы допросим, но Остромирову, сами понимаете, изнасиловал мужчина. Тут и Гофмана приходится исключать, хотя черт их, бисексуалов, разберет.
— А, с этим суперменом. Интересно.
— Ничего интересного, он дурачок.
— Больной?
— В смысле — умом не блещет. Еще — со сценаристом Львом Василевичем, мы додумались до скарабея…
— Пока опустим.
— Тогда последний — банкир. Плюс его семейка. Вот и весь круг подозреваемых, я испугался, что своими вопросами вынудил убийцу к действиям.
— Теперь так не думаете?
— Поверьте мне на слово: дело надо начинать с Вики и сына.
— Вам известно местопребывание (или хотя бы фамилия) Никиты Савельевича, который якобы дал взятку за местных бомжей?
— Не якобы! Ваши сотрудники их отпустили!
— Ничего, отыщем. Возможно, они дадут описания тех лиц, что крутились возле дома Любавских в ночь с субботы на воскресенье.
— Не знаю ни фамилии, ни адреса.
— Когда дилетант вмешивается…
— Во что? Ваши коллеги не шевельнулись с понедельника!
— Таков порядок. Ведь до сих пор нет твердой уверенности, что Любавская с сыном убиты.
— Нимфочка видела мертвого Ваню.
— Кто-кто?
— Леля. И сам банкир. А Самсон — труп жены.
— Она была изнасилована?
— Он сразу сбежал от ужаса.
— И сразу к ужасу вернулся?.. Видите ли, я пытаюсь установить реальную связь между эпизодами, у меня-то нет вашей уверенности. И все же поступки мужа и банкира, мягко скажем, подозрительны.
— Надавите на соседку Каминской.
— Да, да, по этим двум направлениям, видимо, и предстоит основная работа. Во сколько Любавский отправился, по предположению той старушки, в Москву?
— Я сидел в «Мефистико»… то есть в «Артистико»… нет, позже! Я понял так, что прямо передо мной: «Чуть-чуть не застали», — сказала она. Часа в три.
— Это очень важно. Труп не успел остыть, и вы…
— Самсон изнасиловал и убил жну, а потом невестку? Невероятно!
— А что вероятно? Что вы действительно видели на месте преступления? «Черный ветерок». Это, знаете, мираж.
— Может, кто-то в черной одежде.
— Поконкретнее.
— Участок неосвоенный, очень густые заросли, а я глядел издали, из окна — на Танюшу. И только боковым зрением отметил, как ветви шевелились и нечто черное как будто промелькнуло.
— Как будто… Вы обратили внимание, что Илья Лазарев стрелялся в черном костюме?
— А?.. Ну да. Он видел «светящееся существо»…
— Вы уже об этом говорили, я сам его допрошу.
— Он ведь записку оставил?
— «Во всем, в том числе и в моей смерти, виноват я сам».
— В чем во всем?
— Объяснит. Сейчас он в больнице, сердечный приступ, сказали, до вечера спать будет. Кто еще мог вашим «черным ветерком» прошелестеть?
— Мы же ищем мужчину…
— И вполне возможно — постороннего. Сексуального маньяка, так сказать.
— Может, он маньяк, но не посторонний!
— Не будем спорить.
— Никита Савельевич всегда в черном… что-то вроде пальто.
— В такую жару?
— Зябнет. Он вообще со странностями.
— Из ваших показаний такой вывод можно сделать о каждом подозреваемом. Петровский паноптикум какой-то.
— Преступление на почве искусства…
— При чем тут искусство! В случае с Остромировой мотив очевиден.
— Связь между тремя убийствами…
— Которую вы мне не доказали.
— Докажу!
— Но согласитесь, у преступников были разные побуждения. Сексуальный взрыв, так? Ну а в первом случае… ревность, например.
— Жутким холодком, нечеловеческим веет от этих преступлений. Какая там ревность!
— Мужа к любовнику или, напротив, любовника к мужу. Не увлекайтесь абстракциями, это проделал человек. Гофман, по своим интимным пристрастиям, наверное, отпадает. Остаются: сам Любавский, Лазарев, Вольнов и Василевич.
— Вольнов завтра венчается с Ритой Райт. Знаете такую?
— Как же. «Золотая бабочка», кажется?
— Фильм «Золотой мотылек».
— Да, красивая картина, и сама она картинка. Однако артистические нравы… Словом, не будем и жениха сбрасывать со счетов, поскольку он ездил сюда каждый день. Во что Вольнов был сегодня одет?
— В голубой майке и джинсах. Гофман в белой кружевной рубахе и светло-сером жилете… не жилете… Ну, не в черном. А Василевич очень любит спортивный костюм серебристого такого цвета. Они занимаются борьбой в восточном каком-то клубе… Кстати, то «светящееся существо»…
— Не будем отвлекаться, дождемся, когда банкир очухается.
— Вы говорите, нет связи, а она чувствовала убийцу.
— Кто?
— Танюша. Ощущала его как беса, который мешает ей молиться.
— В каком смысле?
— Она вдруг стала забывать слова молитвы.
— Ну, женщина по-своему переживала исчезновение близких. Ей негде было жить?
— У нее был богатый друг… нет, не то, о чем вы сейчас подумали. Савельич цеплялся за Танюшу, как ребенок. А она осталась в Молчановке, потому что…
— Почему?
— У нее был дар предчувствия… как бы сказать, прозорливости.
— Да? Кого конкретно подозревала Остромирова?
— Человека сильного, очень умного и жестокого.
— А поконкретнее?
— Она не говорила мне.
— Почему?.. Спрошу прямее: она не могла быть замешана в убийстве сестры и племянника?
— Господь с вами! Именно Танюша уговорила меня заняться расследованием.
— Почему именно вас?
— Она сказала, что я отец Вани и… — Я замолчал.
— Что еще?
— Этого уже достаточно. — Я не смог доложить милицейскому чину, что когда-то она любила меня; испугался приступа слез, как там, наедине с мертвой, на лужайке.
29
После ухода следователя жалкие остатки сыскной энергии меня покинули, я продолжал расслабленно сидеть в банкирском кабинете у окна… не знаю, сколько времени… недолго. По подстриженному по-европейски саду безостановочно ходили две женщины, в разных концах, а между ними, как связной, мотался Сатрап. Вот почуял мой взгляд, задрал морду и завыл, словно подал сигнал — мир вокруг начал обретать полноценные образы, звуки и краски.