Брачная игра

Паркер был явно потрясен, но Елизавета не дала ему возможности вставить хотя бы слово:

– Если я выйду замуж, кто поручится, что у мужа не возникнет какого-либо злого умысла против меня? Тебе повезло, благочестивый отец. Ты никогда не был узником Тауэра. А я была. И в иные дни вероятность того, что топор палача опустится на мою шею, бывала чудовищно велика. Я ощущала ее всеми фибрами души. Я даже решила, что буду просить, дабы меня казнили так же, как мою мать: отсекли голову мечом. Это лучше, чем топор. Так неужели ты думаешь, что мне хочется повторить судьбу жен моего отца?

– Успокойтесь, ваше величество. Вы – наша королева. Никто не вправе противоречить вам или заставлять делать что-либо против вашей воли. Вы любимы всеми. Ваши любящие подданные не позволят никому, даже мужу, причинить вам хотя бы малейшее зло.

– Довольно! Мне надоели разговоры на эту избитую тему! – огрызнулась Елизавета. – Я больше не хочу слышать слово «муж»!

После очередного заседания Тайного совета Сесил подал Елизавете письмо.

– Сегодня прибыло, – пояснил он. – Письмо не связано с государственными делами. Это личное послание вашему величеству, а потому думаю, вы захотите прочесть его в уединении.

Голос Сесила был мягок, во взгляде светилась доброта.

Елизавета взяла письмо, и ее душа сразу наполнилась дурными предчувствиями.

– Кто его написал?

– Шотландский богослов Александр Алесс, который нынче живет в Саксонии. А в тысяча пятьсот тридцать шестом году он находился в Англии и был знаком не только с покойным королем Генрихом, но и с Томасом Кромвелем – первым королевским советником. Знал он и архиепископа Кранмера. В письме содержатся сведения о вашей матери. Алесс считал своим долгом сообщить их вам.

Услышав о Кромвеле, Елизавета вздрогнула. Этот человек был повинен в злоключениях ее матери. Он был страшилищем из ее детских снов. Тогда казалось, что он прячется в темных углах, в чуланах, древесных дуплах, за дверями и под кроватью. Много лет подряд, стоило Елизавете услышать это имя, у нее сразу же портилось настроение. Однако теперь, сама став правительницей, она по-иному оценивала Томаса Кромвеля. Он был расторопным, умелым и неутомимым слугой отца, что, впрочем, не помешало ему плести паутину лжи вокруг ее матери!

Сесил смотрел все с тем же сочувствием.

– Сожалею, если письмо опечалит вас. Я всерьез раздумывал, показывать ли его вам, но решил, что не вправе утаивать от вас подобные вещи. Если хотите, я буду рядом, пока вы читаете.

– Нет, Уильям. Оставь меня одну.

Сесил ушел, сказав фрейлинам, что королеве требуется уединение и что потом она их позовет.

Елизавета медленно развернула письмо. Перед глазами заплясали остроконечные черные буквы. Усилием воли она заставила себя успокоиться и принялась за чтение.

Алесс писал живо. Даже слишком живо. Он утверждал, что изложенное им – правда, и призывал в свидетели Христа. Считал, что королева Англии должна узнать о его видении, случившемся в день казни Анны. На рассвете того ужасного дня, когда Алесс и понятия не имел о грядущей казни, у него был сон или видение. Что именно – Алесс сказать затруднялся, ибо сам не знал, спал ли в это время или бодрствовал. Но он вдруг увидел обезглавленное тело Анны, ее окровавленную шею. Видение было настолько отчетливым, что он мог пересчитать все жилы и артерии…

Елизавету замутило. Чтобы унять дрожь, она встала, налила себе разбавленного вина и отпила несколько глотков. За свою жизнь будущая королева видела достаточно крови. И отрубленные головы тоже видела. Но в письме речь шла о ее матери, и ученый-богослов Алесс с отстраненностью летописца излагал подробности своего видения. Только действительно ли ему было даровано видение? Подтвердить или опровергнуть это Елизавета не могла, однако в письме шла речь о событиях, ставших через несколько часов страшной реальностью.

Может, дальше не читать? Нет, она должна прочесть все до последней строчки. Она должна знать правду.

Алесс писал, что видение невероятно испугало его. Встав с постели, он вышел из дома, взял лодку, переплыл на другой берег Темзы и очутился в Ламбете, где стоял дворец архиепископа Кентерберийского. Алесс надеялся повидать Кранмера и спросить о духовном значении своего видения. Оказалось, что и Кранмеру не спалось. Архиепископа он застал бродящим по саду. Елизавета знала, что Кранмер являлся одним из наиболее стойких сторонников ее матери. Он был духовником семьи Болейн и наравне с Анной горячо поддерживал реформу церкви. Ничего удивительного, что его душу захлестывала тревога.

Архиепископ поинтересовался у Алесса, чем вызван столь ранний визит. Ведь часы еще не пробили четыре часа утра. Алесс объяснил причину и пересказал свое видение. Изумленный Кранмер некоторое время молчал, а затем спросил: «Известно ли вам, какому событию суждено произойти сегодня?» Алесс ответил, что с момента ареста Анны не покидал дома, где остановился, и потому ничего не знает. Тогда архиепископ возвел глаза к небу и сказал: «Та, что была на земле королевой Англии, сегодня станет небесной королевой». Горе архиепископа было столь велико, что больше он не произнес ни слова и залился слезами. Потрясенный услышанным, удрученный Алесс вернулся в Лондон.

Дом, в котором жил Алесс, принадлежал одному из слуг Кромвеля. Хозяин сказал, чтобы он даже не пытался посетить казнь Анны. Иностранцев в Тауэр не допускали. Но у Алесса и не хватило бы духа собственными глазами наблюдать казнь столь блистательной женщины, как королева Анна. Он считал ее совершенно невиновной, а все обвинения в ее адрес – лживыми и клеветническими. Меж тем домохозяин Алесса отправился смотреть казнь. Вернувшись к полудню, он подробно рассказал шотландскому богослову об увиденном. Алесс запомнил его рассказ и теперь хотел рассказать об услышанном дочери Анны.

По словам хозяина дома, королева прикрыла глаза платком. Держа спину прямо, опустилась на колени. Зрителей собралось тысячи две. Анна молилась вслух, прося Бога принять ее душу. Затем сказала палачу, что готова, и велела начинать. Палач оказался умелым и отсек ей голову одним ударом. По мнению Алесса, Анна вряд ли бы выдержала несколько попыток ее обезглавить.

Борясь с подступающими слезами, королева осушила бокал. Уже давно она приучила себя не думать о жестоком конце матери. В детстве Елизавета была жадной до подробностей, глотала их и потом мучилась, поскольку ум отказывался переваривать столь страшные картины. Письмо Алесса снова столкнуло ее с ужасной правдой тех далеких дней. Елизавета побрела в спальню, взяла первый попавшийся носовой платок и присела на кровать, продолжая думать о письме Алесса. Когда Кэт зашла в спальню, чтобы переодеть королеву к вечеру, то застала ее сидящей в темноте.

– Боже мой, Бесс, чего ты тут сидишь впотьмах?

Наедине с Елизаветой камер-фрау снова становилась прежней заботливой Кэт.

– Прочти. – Елизавета подала ей письмо.

Кэт грузно опустилась на кровать, и вдруг Елизавета снова превратилась в девчонку, горько рыдающую на пышной груди своей гувернантки. Молодая королева плакала по матери, которую практически не знала, но которой ей так недоставало.

– Франция – наш враг, – заявил на совете Сесил. – Любая война сейчас имела бы для нас плачевные последствия. Казна пуста. Страна обеднела. В этой ситуации нам крайне важно сохранить нашу давнюю дружбу с Испанией.

Произнеся это, он внимательно посмотрел на Елизавету.

– Мы с благодарностью примем любые дружественные шаги короля Филиппа, – сказала она. – А пока, мои лорды, я хочу выслушать ваши советы по одному деликатному вопросу. Став королевой, я велела парламенту отменить указ, объявлявший брак моей матери незаконным, а меня – незаконнорожденной. Вы знаете обстоятельства, вынудившие парламент принять этот указ. Он превратил меня в побочную дочь Генриха Восьмого… Я хочу, чтобы указ был отменен.

В зале стало тихо. Советники смущенно переглядывались. Потом слово взял Бэкон: