Абсолютные неприятности

У Тшанча - злобная такая ухмылочка по всей морде. Синусоидой.

- Почему - страшные? - говорит. - Вредные для нас, всего только. Эти их леса - вроде громадных информационных систем, коллективный разум с серьёзным влиянием и очень большими возможностями - сила, как ты понимаешь, неестественная. Или сверхъестественная - колдовство, волхование это... Но одно дело - информационные миражи, а другое - влияние на климат и сейсмичность. Последнее для нас особенно принципиально.

- Тесновато в одном мире? - спрашиваю. Пусть думает, что сочувствую.

Тшанч зрачки сузил, нехорошо посмотрел.

- Тесно, - говорит. Звук такой, будто кто карандаши ломает - сердитый звук. - Им с нами тоже тесно, тёплый. Они ведь нас считают болезнью мира. Мы же всё окружающее материально меняем, без всяких чар - по их меркам, раним, режем... И они меняются вместе с миром.

- Как это? - говорю.

- Раньше, - поясняет, - существовала одна-единственная разновидность: неизменная в собственной форме, зато способная менять мир. А в последнее время появились мутанты. Мир они не меняют - но меняются сами. Какие-то нестабильные структуры, никто из нас не знает, энергетические или физические. Монстры.

- Почему, - говорю, - монстры?

- А тебе эти твари, по-видимому, очень милы и симпатичны, - и задирает один угол рта до глаза, а второй опускает к подбородку. - До такой степени, что ты готов поступиться своим имуществом и желанием вернуться домой, чтобы удовлетворить их манию воровать?

- Ах, вот ты о чём! - говорю. Прикидываюсь полным идиотом. - Так ты об оборотнях! Так эти - гады, конечно. Поймал бы - ноги бы выдернул. Жаль, что они трудно ловятся.

- Ишь ты, - говорит. С человеческим ехидством, удивительное рядом. - А мы думали, что это дикая самка ему хотела выдернуть конечности. А ты с ним весьма мирно общался.

- А что ты мне посоветовал бы? - усмехаюсь. - Сачком его ловить? Как бабочку? И думаешь, поймаю? Или стрелять в него? Умный какой! Ну, допустим, даже попаду - ну, повезет мне. Но как потом найти авиетку, если чёрт знает, куда он её запрятал?

И Тшанч лучезарно, по-человечески, лыбится во всё хлебало, и на каждой челюсти у него по два ряда отличных зубов, загнутых внутрь и не дай бог, каких острых. И мне становится не по себе.

- Вот мы и подошли, - говорит, - к самому главному. Мы поможем тебе вернуть твою машину. Ты сможешь вернуться домой. Но за это ты поучаствуешь в поимке нестабильной твари. Чем-то ты её весьма интересуешь. Поймать можно что угодно - была б хорошая ловушка, а развязать язык мы сумеем даже энергетической структуре - если поймём её основные свойства и выберем оптимальный метод воздействия. Они эмоциональны, тёплый. И они тоже смертны, я в этом не сомневаюсь.

Так что ж, думаю, вы, хладнокровные олухи, следили-следили, да так ничего и не поняли? Да какой бы он ни был, мой друг - энергетический глюк! Без него бы я шею свернул! Что ж я им, сука последняя - друзей за авиетки продавать?

- Можно помочь, - говорю, - но он, понимаешь, вроде как обиделся на меня. Наорал и обещал по гроб со мной не связываться. Так что фиговая я приманка. И кстати: как вы ловить-то будете?

А зелёное рыло лыбится и верхней грабкой за лопухом скребёт.

- Ловить - просто, - говорит. - Силовым полем накроем. Но какое это имеет значение, если ты с ним на штыках? Ты же, оказывается, нам совершенно не нужен...

Час от часу не легче!

- Я только к тому, - говорю, - что они гонорные ребята, эти оборотни. А быть-то всё может.

Ни за что, думаю, не сунется. Во-первых, сердится. А если сущность у него всё-таки бабья, то ещё и к Аде ревнует. А во-вторых, объясните вы мне на милость, что общего у поля с телом? Секс? Смешно... Скорей, я ему просто игрушка.

А Тшанч так разулыбался - я думал, у него верхняя часть черепа отвалится. И в порядке поощрения гладит меня по шее своей шершавой ледышкой. Неземное блаженство.

- Вот так-то лучше, - говорит. - Я уж подумал, что ты нам не союзник. Ты, может, его и не видел, а приборы зафиксировали около тебя... Ну, когда ты спал в ущелье, около выхода номер восемьдесят три. Так что ты ему зачем-то нужен, что бы он тебе ни плёл. Так что, тёплый, ты полезный. Ты постарайся - и домой вернёшься.

А я кивал, как собачка на пружинке, а сам думал, что кривая да нелёгкая меня на этот раз всё-таки не вывезли. Насильно подлецом делают! Ходят, гады, по волосам моих лесных подружек! Ну, будь положение хоть чуточку благоприятнее - я бы из их шкур ботинки не шил. Я бы предложил ими задницу подтирать, если только найдутся желающие извращенцы!

- Слушай, Тшанч, - говорю, - а где моя самка?

Никогда не думал, что нелюди могут так скабрёзно ухмыляться.

- Она что, - говорит, - тебя интересует как евгенический материал?

- Ну, - говорю. - Положим. Тебя-то это почему заботит?

- Забавные, - говорит, - вы твари, теплокровные. Нежизнеспособная раса. Слишком тяжело достигаются комфортные условия для воспроизводства. Наши психологи интересуются моральными аспектами. Не хочешь заодно поучаствовать в работе по этой теме?

Вот интересно, думаю, как они это себе представляют? Собираются научно свечку держать? Класс! Да кто ж я им, в самом деле: приманка для оборотней или кролик подопытный? Не хреново, извините. Нет уж, господа, я начинаю войну на стороне лешаков. Я, ясное дело, не ксенофоб какой-нибудь там, и не шовинист, но не те это нелюди, чтобы с ними по-человечески общаться. Не такие, как Змей мой бесценный, к примеру, а гораздо хуже. Ну, а если я вступаю в войну, то никакими средствами не брезгую. Пусть знают, с кем связались.

- Заманчиво, - говорю.

- Вот, - говорит с поганой гримасой, - что меня всегда поражало, так это любовь эта ваша. Удовольствие от процесса, причём несложного процесса, в сущности... Ну, хорошо. Этот экземпляр у нас в загоне для рабочего материала.

- Не понял, - говорю. - Как это вы с ней работаете?

А сам думаю: не твое это пресмыкающееся дело о любви рассуждать. Психолог, тоже! Как-нибудь сами разберёмся, а то без сопливых скользко.

А он машет всеми четырьмя ладошками.

- Часть, - говорит, - используют учёные. Но в основном, употребляем в дело их мускульную силу там, где труд ещё не автоматизирован.

Так бы, думаю, и сказал: как рабов. Удовольствие-то ниже среднего - человек в рабстве у нелюдей. Что они понимают, гады лопоухие?

- Знаешь, - говорю, - с прочими можете хоть суп варить, но мою самку уж верни, сделай милость. Что вам: одной больше - одной меньше...

И Тшанч кивает согласно и говорит через селектор:

- Шлокт, доставить самку номер двести восемь из загона для рабочих в сектор "Ш". Будете отлавливать - не повредите: нужна здоровая.

И оборачивается ко мне.

- Подождёшь, - говорит, - в комнате отдыха для операторов. Потом ещё поболтаем. Занятно.

Кому занятно, а кого сейчас вырвет.

У операторов небольшой закуток оказался, этакая каморочка, тёмная и тёплая, метров в двадцать квадратных, а потолок невысокий - рукой можно дотянуться. И никакой тебе лампы - никакого тебе света. Операторам-то ни к чему, тем более, на отдыхе.

Когда Тшанч дверь закрыл, темно стало, как в сундуке.

Я решил, что там нет никого. Пробираюсь ощупью, дай, думаю, найду, куда присесть, может быть, посплю чуток. Ещё ночь кромешная по моим расчётам. И вдруг натыкаюсь рукой на что-то гладкое и холодное. И прямо у меня перед носом два жёлтых огня вспыхивают - как те самые циферблаты для модерновых будильников.

- Ты что, - слышу, - теплокровный, ошалел совсем?!

И чувствую: у меня под боком что-то шевелится.

- Ё! - говорю. - Кто тут!?

А вокруг как начали глаза открываться! Смотрю, а в этой клетушке тех операторов только проснулось шесть штук, а сколько ещё спит, непонятно, но по ощущениям - порядком. Честно говоря, не так уж и уютно.

А гады щиплются и трещат. То ли недовольны, что я в помещение вторгся, то ли, напротив того, прикололись и веселятся - впотьмах непонятно.