Страница 9 из 11
Рядом с кузнецом продавалась клубника. Торговало ею два паренька, один из которых, в очках и рубашечке с коротким рукавом, стоял за весами, а другой, в пляжных трусах и соломенной шляпе, расхаживал перед лотком и, размахивая руками, зазывал покупателей.
– Дёнёрю, мэзеш эпер! – кричал он. Прекрасная, медовая клубника.
Она и в самом деле была недурна собой, эта клубника. Ягодка к ягодке, черенок к черенку. Ни вмятинки у неё на боках, ни лишнего пятнышка. Лежит, светится алым светом на солнце. Иначе как свежестью такое свечение объяснить нельзя. Но покупатель на него почему-то не очень шёл. Вроде и приближались, чтобы посмотреть, и некоторым даже пробовать предлагалось, но на весах после этих проб если и что-то взвешивалось, то немного и нечасто.
– Что не так с этой клубникой? – спросила Оля. – По цене не дорого, а не берут.
Я хотел сказать, что, может, рубашка у продавца мятая или шляпа у крикуна не того фасона, но тут мы поравнялись с соседями клубничников с другой стороны, и всё стало ясно. Там навалом в высоких коробах из металлического прута лежала химия для мытья, стирки и чистки. Стоила она, похоже, дёшево, потому что народу вокруг коробов толпилось больше, чем было места. Ну и дух оттуда шёл, как от хорошего химзавода. Куда уж там какой-то клубнике.
Управляла химзаводом элегантная мадам среднего возраста с высокой причёской из отбеленных волос и тенями на веках. В одной руке у неё была зажжённая сигарета с телефоном, а другой она принимала деньги от покупателей и давала им сдачу. Работу свою мадам делала ловко. Деньги, сдача, затяжка, телефон. Снова затяжка, снова деньги и снова телефон. Ответить покупателю, стряхнуть пепел, попросить подождать – и всё это легко, всё плавно, всё как в танце. Шаг назад – достать что-то в коробке. Шаг вперёд – положить на прилавок. Полшага влево – пропустить помощника. Полшага вправо – снова у кассы. И причёска! Причёска! Прядь здесь, прядь тут. Поправить, закрепить. Чёлка, заколка. Та-та, та-та.
– У нас сегодня стирка? – услышал я Олин голос. – Или культурная программа?
Я мог бы, конечно, обосновать, что понимание того, как на венгерском базаре покупается стиральный порошок – это, да, часть культуры, и поэтому надо продолжить наблюдение, но в это время телефон отбеленной мадам сыграл мелодию, похожую на сигнал подъёма, и она, оставив торговлю на помощника, удалилась вглубь своего химзавода, где и исчезла без следа.
Смысл что-либо обосновывать пропал.
– Кто у нас следующий? – спросил я.
Следующей была посудная лавка – кастрюли, тазы, сотейники, судки, сковородки, бидоны, кувшины и прочие ёмкости для варки, жарки и хранения всего того, что только может вариться, жариться и храниться на венгерской кухне. За посудой шли соления – десятка четыре вёдер с огурцами, капустой, свеклой, перцем и чем-то ещё, что мы не смогли определить, потому что оно залегало на глубине ведра, а залазить в него рукой было невежливо. Огурцы были не просто солёные, а простые, с чесноком, с какими-то специями, большого размера, маленького размера, с наполнителем из квашеной капусты и в комбинации с другими солениями. Капуста тоже была четырёх или сколько-то там видов со всякими заправками в ассортименте. Перцы делились не только по цвету на зелёные, жёлтые и красные – это было бы слишком просто, – но и по форме – на круглые, длинные или переполовиненные и по начинке – с фетой болгарской, с фетой греческой, с фетой-конфетой. Хозяин этого квашеного царства стоял над своим добром одетый в клеёнчатый передник, как прозектор на вскрытии. Всякий раз, когда он запускал в ведро руку с пакетом на пальцах, мне казалось, что он вытащит оттуда какой-нибудь орган. Я сказал об этом Оле.
– Бр-р-р, – вздрогнула она плечами, и мы пошли дальше.
Дальше снова были ягоды, но уже не с поля, а с дерева – абрикос, черешня, вишня и даже персик, хотя для него, по моему пониманию, было рановато. Все они имели какие-то свои местные названия, которые нам ничего не говорили, но настоящие покупатели, которым надо было купить ящик-другой на варенье или их венгерский лéквар вполне ориентировались, что им предлагают. У одних абрикосов они стояли плотными кучками, на другие смотрели на расстоянии, а мимо третьих, которые были самые красивые, и вовсе проходили, даже не посмотрев.
За ягодами торговалась старая одежда. Она лежала горами на составленных один к другому столах и продавалась вся по одной, какой-то совсем мизерной, цене за штуку. Хотя продавалась или нет, это мы так и не поняли. По большей части её просто перебирали, смотрели и бросали обратно. Иногда, если вещь того стоила, её могли прислонить себе к телу для прикидки, но потом всё равно бросали. Занимались этим перебором в основном не очень молодые женщины. Сказать, что они были плохо одеты или имели пробелы в гардеробе, так мы такого не заметили.
– Нам прибарахлиться не надо? – спросил я Олю на всякий случай. В ответ она если что-то и сказала, то я не услышал, потому что на траверзе у нас как раз возник развал каких-то штуковин, похожих на тысячу мелочей, на переднем крае которых были выставлены игрушки. Все они находились в состоянии подвижности – ходили по кругу, стукались друг о друга, прыгали, переворачивались, плескались в воде, кувыркались и делали ещё какую-то акробатику, которую от неживого предмета и ожидать сложно. Сопровождалось всё это звуками, как из мультфильмов. Одна мохнатая ходилка пищала, другая, ездилка на гусеницах, стреляла, третья, с хвостом, ржала, четвёртая, не похожая ни на что в природе, гудела. Разобрать, какие звуки издавали остальные было невозможно. Впечатление было такое, что игрушки играют сами с собой. Люди им были не нужны. Может, поэтому их там и не было. Единственным наблюдателем этого механического балагана был мальчик лет трёх, которого мама поставила с краю прохода, чтобы его не затоптали, а сама тем временем укладывала что-то в сумку на колёсах. Но и этот единственный зритель был больше занят выковыриванием козявки из носу, чем смотрел на игрушки.
– Сына, пошли, – неожиданно сказала мама по-русски, и протянула мальчику руку.
Мы тоже пошли за ними и через некоторое время дошли до поворота в переулок, который вёл к рыночному павильону. В будние дни его, похоже, использовали для подвоза товара, но сейчас и он был заставлен лотками. Идти на полуавтоматический рынок после человеческого базара было глупо. Оставалось либо поворачивать и смотреть базарный театр в обратном направлении, либо придумывать себе другое занятие.
– Как впечатления? – спросил я Олю.
– Калорийные, – ответила она. – Как твой суп. Хочется разгрузки.
– Тогда, может, по мороженому? – предложил я.
Оля покрутила шорты на талии и проверила дырки в ремне.
Я ждал. Борьба с соблазнами давалась моей жене непросто.
– Чтобы клин клином, – пояснил я.
Олин взгляд тут же обрёл твёрдость.
– Согласен, возразил генерал, – сказала она.
Вот это по-нашему! Удовольствие от борьбы всегда главней победы. А большего удовольствия, чем мороженое в мире ещё не придумано.
– Желаете фисташкового, мой генерал? – спросил я. – Или может с изюмом и ромом?
– Хватит и рома, полковник, – ответила Оля. – Изюм раздайте детям.
Пустыня под солнцем
Квартира, которую продавала агент Степановна находилась в районе Будапешта под названием Йожефвáрош, или Иосифград в примерном переводе. У него также имелся и номер – восьмой. По своему расположению он был ближе и к центру и к реке, чем тот, четырнадцатый, где мы снимали квартиру. Поэтому для нас он, считай, и был центр, пусть не самый, где Парламент, Кафедральный собор и что там ещё, но если ты приехал в Будапешт из питерского пригорода, чтобы почувствовать себя в Европе, восьмой район по своей центральности тебе вполне подойдёт – по крайней мере, если смотреть по карте и не особо углубляться в подробности. Потому что если углубиться, картина получится совсем другая.
Мы эту картину увидели, когда свернули с какой-то широкой улицы, где ходил трамвай, и было много всяких весёленьких магазинчиков на другую, поуже, которая должна была вывести нас к дому, где находилась «наша» квартира. Здания здесь, все старые и мрачные, нависали у нас чуть ли не над головой, тротуар имел ширину в полчеловека, и ощущение, когда мы по нему шли, было, будто внутри каменного чулка на детскую ногу. Стены зданий, судя по виду, тоже знавали лучшие времена. Штукатурка сыпалась с них квадратными саженями, на многих были видны то ли выбоины от какого-то долбильного инструмента, то ли следы от артобстрела. Хотя как при таких чулочных габаритах тут можно было что-то обстреливать, мне это было не очень понятно.