Страница 10 из 11
С чистотой на улице тоже было весьма условно. В местах, где на тротуар выходили двери подъездов, её ещё можно было как-то определить на глаз, но стоило сделать пару-тройку шагов дальше, как сразу попадал в зону собачьих фекалий разной степени свежести, подтёков явно не дождевой воды у сточных труб, объедков, которые были едой, наверное, с месяц назад, мятой посуды из пенопласта, битых бутылок и ещё бог весть чего, на что мы старались не смотреть, чтобы не испортить себе впечатление от предстоящего просмотра.
Назначен просмотр был на одиннадцать часов, и встретиться со Степановной мы должны были на углу этой самой чулочной улицы и какого-то переулка. На месте мы были минут за десять, как порядочные клиенты, которые думают, что если прийти раньше, так у агента к ним появился какое-то дополнительное уважение. Дескать, точность – это вежливость королей, а заблаговременность – это ты, вообще, чуть ли не императором считаться будешь. И, может, где-то так оно и есть. Но в Венгрии, как мы уже поняли в аэропорту, были другие понятия. Поэтому когда колокол на какой-то не видимой из-за домов церкви отбил сначала одиннадцать раз, потом ещё четверть, а Степановна так и не появилась, мы не особо удивились.
Угол, где у нас было договорено встретиться, плохо подходил для ожидания. День был жаркий, сторона – солнечной, а тени с приближением полудня больше не становилось. В единственном месте, где она ещё падала от нависавшего над тротуаром балкона, подсыхало не донесённое до унитаза содержимое чьего-то желудка, в котором паслась стая безразличных к человеку голубей. Нарушать их приём пищи нам резона не было. Мы отошли за угол и встали у двери подъезда.
Степановна, женщина возраста лет к пятидесяти, появилась минут за пять до половины двенадцатого. Какое-то объяснение своего опоздания она нам попробовала дать для вежливости, но по-венгерски мы её не поняли, а английский у неё был никакой, да и значения это не имело, поэтому мы жестами дали ей понять, что всё в порядке, и что давайте лучше пойдём смотреть квартиру. Степановна не возражала.
Дверь, у которой мы стояли оказалась не совсем подъездной. Скорее она была подворотней. Раньше, в то время, когда в доме жила австро-венгерская буржуазия, в неё вполне мог въехать лошадиный экипаж, но сейчас её использовали для мусорных баков. Пройдя через подворотню, мы оказались во внутреннем дворе. Он был колодезного типа, который знаком любому жителю исторического центра Санкт-Петербурга. Две стены колодца были глухие и принадлежали соседним зданиям, а две – свои, по ним шли огороженные железными перилами галереи, с которых жильцы заходили в квартиры.
Степановна показала нам на пальцах цифру «два» и указала наверх. Мы пошли вперёд. На втором этаже мы остановились, чтобы пропустить её. Она достала из сумки связку ключей. У окна то ли кухни, то ли прихожей, выходившей на галерею рядом с дверью, она остановилась, приложила ладонь козырьком ко лбу и заглянула внутрь. Видимо, то, что она там рассмотрела, её удовлетворило, потому что она не мешкая вставила ключ в замочную скважину и крутанула его по часовой стрелке. Ключ, однако, никуда не прокрутился, а только сдвинулся на градус-другой и застрял. Вытащив его наружу, Степановна осмотрела его внимательно, проверила другие ключи в связке и повторила попытку. Замок, по-прежнему, не открывался. Я решил предложить свою помощь, мол, может, с моей силой мы таки прорвёмся. Степановна кивнула и отступила от двери. Заняв её место, я поиграл ключом в замочной скважине, поймал люфт, нашёл в нём, как мне показалось, какую-то зацепку и уже готов был на неё нажать, как внезапно дверь будто вырвало у меня из-под носа, и на её месте, в проёме, возникла девушка в спортивной одежде и небольшой гантелькой в руке.
На какую-то секунду между нами повисло молчание. Девушка смотрела на меня, я на неё, Степановна на нас обоих, а Оля наблюдала за всем со стороны. Я опомнился раньше остальных и сказал «хелло». Ничего другого мне в голову не пришло. Девушка мне ответила что-то по-венгерски и выглянула за дверь. На миг мне подумалось, что сейчас она заедет мне своей гантелькой между глаз, но она, нет, лишь посмотрела на Олю и снова сказала что-то. Тут соображение вернулось и к Степановне. Она тоже что-то сказала девушке, и, может, с минуту между ними вёлся какой-то диалог, в конце которого Степановна подошла поближе к двери и посмотрела на табличку с номером. После этого она слегка покраснела лицом, сказала что-то девушке ещё раз и показала на меня.
– Вы ошиблись этажом, – сказала мне девушка по-английски. – Она показала вам «два».
– Кетто? – я посмотрел на Степановну и сделал пальцами заячьи уши.
Степановна кивнула.
Я оглянулся вокруг себя. Мы находились на галерее. Под нами был один этаж. И если вместе это не два, тогда в какой палате у вас Наполеон?
Ясность в ситуацию внесла Оля.
– У них первый этаж не считается, – сказала она мне. – Я совсем забыла.
А Степановна, хотел спросить я, что считать не умеет? И вообще, она знает, что она продаёт? Этажи перепутать! Но эти вопросы, на самом деле, были адресованы не Оле, а самой Степановне, а она в это время уже говорила девушке что-то в извинительном тоне, поэтому я молча отошёл от двери и направился к выходу с галереи.
«Наша» квартира, когда мы туда в конце концов попали, оказалась помещением на три огромных смежных комнаты с микроскопической кухней и ванной, которая не знала сантехника уже не меньше полувека. Никакой мебели в комнатах не было, дощатые полы были покрыты пылью, на оклеенных обоями стенах местами виднелись трещины. Потолки были какой-то дворцовой высоты и имели украшения из лепнины по периметру, но что там было налеплено, и в каком оно состоянии снизу толком видно не было. Окна также были под стать потолкам. Сквозь их немытые неизвестно сколько лет стёкла в комнаты прямой наводкой било солнце, и в квартире от этого было жарко, как в крематории. Как этот крематорий с его ненормальной кубатурой обогревается зимой, однако, было не ясно. Привычных нашему глазу радиаторов мы в квартире не увидели, а то, что Степановна назвала «газ-конвэктор» имелось почему-то только в центральной комнате и походило больше на подвешенный на стену чемодан, чем на отопительный прибор.
– Как ты себя здесь чувствуешь? – спросил я Олю, пока Степановна отвлеклась на телефонный звонок.
– Как пустыня под белым солнцем, – ответила Оля.
Что это значит, я не успел выяснить. Ко мне подошла Степановна с телефоном в протянутой руке. На том конце был её муж, тот самый Иштван-Степан. Он, как выяснилось, тоже был агент по недвижимости и мог вполне сносно изъясняться по-английски. Он хотел узнать, нет ли у нас вопросов.
– Есть, – сказал я. – Сколько лет уже продаётся эта квартира?
Ответил Иштван не сразу. Некоторое время из телефона доносилось его сопение и шорох бумаг.
– Почти одиннадцать лет, – сказал он наконец.
– Понятно, – сказал я.
Иштван снова посопел.
– Но знаете, – сказал он, – для восьмого района это неплохой дом.
– Почему?
– В нём нет цыган.
С такого угла на жильё в Будапеште мы до сих пор не смотрели. Цыгане на глаза нам попадались, но возможных соседей мы в них не видели.
– Спасибо большое, Иштван, – сказал я. – Мы будем иметь это в виду.
Но ничего мы в виду, конечно, не имели. Просто хотелось вежливо закончить этот просмотр и поскорее выйти на воздух. У Степановны, судя по спокойствию на её лице, иллюзий на наш счёт тоже не было. Мы пожали друг другу руки и разошлись каждый в свою сторону.
Вечером я получил от Иштвана письмо, где он сообщал, что у них с женой есть и другие квартиры, которые они готовы нам показать, но все они на другой стороне Дуная в Буде. На это письмо я ответил, что спасибо, Иштван, но так как Буду мы совсем не знаем, потому что ещё не успели туда доехать, то не хотели бы напрасно морочить вам голову, однако, как только у нас будет повод для разговора, мы обязательно дадим знать.