Страница 40 из 48
"Привёз из Одессы", - примостившись у открытого окна на подоконнике, отвечал я.
Когда второй раз летал на пластическую операцию. Стюардессы от него тоже были в восторге. Весь полёт кот лежал на спинке сиденья, вытянувшись на подголовнике, свесив хвост и уложив голову на лапки. Когда небольшой борт болтало в воздухе и он проваливался, а затем, надрывно гудя, вытягивал всех наверх, юный "одессит" опускал лапку и мягко хлопал меня по плечу. Словно подтверждал, что он здесь и ему немного страшно.
Впервые за последнее время душа отдыхала. Находясь рядом с девчонками, хотелось говорить о всякой всячине или просто молчать.
После войны, госпиталя, пережитых физических и душевных болей и потрясений человек тянется к свету. Такими и были девчонки-старшеклассницы. Гостьи попросили сыграть на гитаре, и зазвучала живая мелодия. Татьяна непринуждённо поддерживала беседу, Леночка в основном скромно молчала, но её присутствия было достаточно, чтобы понять - "это Она".
Внутренние энергии двух людей, словно течения двух рек, сначала слегка соприкоснулись, затем потекли рядом в одном направлении. Постепенно межа размывалась, и река становилась одним целым. "А разве такое возможно? Не видеть и любить...", - судачил и судачит народ. Мы считаем нормой и давно привыкли к любви - глазами, ушами, желудком, кошельком и половым инстинктом, вытолкнув из этого списка и задвинув в дальний угол главный источник светлых чувств - сердце.
Много придётся вынести этому человечку. Пули людской молвы типа "Она что, другого не могла найти?" - ранят душу похлеще огнестрела. Собрать бы злые трепливые языки в один пучок и, чтобы не мешали людям жить, отвести на центральную площадь и привязать к фонарному столбу с надписью: "Не умеешь делать добро, постарайся хотя бы не творить зла...".
Вопреки заскорузлому мнению, отзывчивых и светлых людей гораздо больше. Добро самодостаточно, оттого-то и живёт скромно, не выпячиваясь...
...В один из дней, сидя на траве в торце своей пятиэтажки, я прогуливал чепрачную немецкую овчарку. Недалеко, заскрипев тормозами, остановился мотоцикл "Ява", и чьи-то шаги стали целенаправленно приближаться. Карат, сидевший рядом на мягкой траве, напрягся и угрожающе зарычал. Я взял его за ошейник. Шаги, шаркнув о землю, остановились. "Можно с вами поговорить?".
Спортсмены-штангисты - Владимир Никитович, в будущем заслуженный тренер России, и Андрюха - будущий чемпион мира по тяжелой атлетике, пригласили в спортзал.
"Мы тебя будем забирать. Железки потягаем, чаёк погоняем и в баньке попаримся...".
Три дня в неделю встречались в спортзале.
По вечерам, параллельно, поэт и бард Виктор Анатольевич собирал единомышленников в клубе авторов и исполнителей "Арсенал", где я познакомился с двенадцатиструнной гитарой.
Всплывала в уме одна встреча.
То ли приснилась она, то ли нет. Всё у меня перемешалось. Во сне теперь видел цветные образы и события, наяву же - в тусклых разводах погасший экран. Словно плывущие по тёмной воде маслянистые пятна.
Вспоминались лишь голоса, значит, всё же было наяву. После взрыва, за двенадцать суток, начисто улетевших из моей жизни, я всё же смутно помню одну короткую встречу в дивизионном медсанбате.
Придавленный волнением от увиденного, мужской голос негромко сказал: "Здравствуйте".
Я не ответил, не было ни сил, ни желания. Всё вокруг плыло в вязкой, гнетущей пустоте. В голове не было никаких мыслей, словно находился в безжизненной, без конца и края тёмной водной пучине. Не существовало ни верха, ни низа.
"С вами сейчас будет разговаривать командир дивизии", - всё тот же голос адъютанта продолжал от изножья кровати.
Рядом со мной кто-то тихо присел.
"Как дела, сержант?", - спросил взволнованный голос генерала.
"Лучше, чем вчера", - с трудом шевеля израненными, обожжёнными, высохшими губами, еле слышно, вяло произнёс я.
"Держись, солдат, я лично напишу на тебя наградную".
25-го мая 1987-го года указом Президиума Верховного Совета СССР я был награждён Орденом Красного Знамени с порядковым номером 552772.
Обиды и жалость к себе бичуют многих людей, но если к ним прибавляется: "Меня не поняли, не оценили и мне должны", жизнь становится невыносимой.
Уяснив, что никто никому ничего не должен и жареная куропатка навряд ли залетит в открытую форточку, через полтора года после ранения принял решение поступать в Кисловодское медицинское училище на специальность "медбрат по массажу". К тому времени я уже самостоятельно освоил шрифт по Брайлю.
Проживание в чужом городе, одному среди новых людей, по идее, должно было следовать пословице: "Мука - для будущего наука".
Однако уже не первый год я жил под девизом: "Ну, я вам покажу кузькину мать, врагам победы не видать".
К концу третьего курса учёбы Изобильненский райком принял в ряды КПСС. Возможно, оттого, что твёрдо верил в человека труда, я и подал заявление в партию.
Однако вскоре перемены затронули не только мою судьбу, но и всю страну. Наступили времена рвачей и лихоимства. Жажда наживы и богатства затуманила людские мозги. Если ты не можешь заграбастать, урвать, значит, ты не умеешь жить.
Растащили державу, растоптали устои и нравы.
Но партбилет, прогибаясь перед новым временем, показательно не рвал и зубами не грыз. Историю хотелось уважать и хранить, а не стыдиться и выгодно поносить. Возможно, пришло время, система отжила, отработала своё. Наверняка можно было перейти на новую стадию без разрухи и политического гопака на пепелище предков.
Говорят, глаза - зеркало души. Взгляд может многое рассказать о человеке. Полный ненависти или добродушный, лукавый или участливый, кобелиный или влюблённый - можно распространяться очень долго...
О слухе - гораздо меньше.
Поэтому глаза так активно работают, а ушами шевелят лишь немногие.
Мне, кстати, это тоже не удаётся.
У незрячих эмоции на лице застывают, и голова слегка поднимается вверх.
Со временем в своём поведении я стал замечать именно такие перемены.
Напряжённо вспоминал, как выглядят люди, попавшие в схожую ситуацию, и вспомнил.
В Ишкашимский уезд путь проходил по сухому руслу реки. Дорога петляла, как бык облегчился. Подпрыгивая на обмытых ушедшей водою каменьях, мы ползли настороженно вверх. Берега зубчатыми вершинами упирались в светло-голубое небо. Таинственное молчание скал волнением ложилось на сухую протоку. Казалось, сказочная задвижка откроется, река проснётся и нас щепками смоет вниз по течению.
Задрав вверх носы, орудия смотрели в разные стороны (в каменном мешке нет пыли - это плюс, но мы как на ладони - это минус).
Устье постепенно сужалось, гуляющая то вверх, то вниз береговая кромка заметно мельчала.
Выхватив пологую бровку, бронемашины выскочили из временно пустующей жилы и поползли по просёлочной дороге. Слева, с готовностью в любой момент оскалиться, прижавшись друг к другу, затаились глиняные дувалы. Обманчивость мнимого безлюдья подтверждал бросавшийся с лаем от машины к машине огромный гладкошёрстый волкодав. Клацая невообразимых размеров зубами и неприлично брызгая слюной, выдавал, что в дырки дувалов за нами непременно кто-то следит.
Неожиданно перед взором открылась пологая пустынная долина.
Напряжение спало, и стало как-то легче дышать. Пыльная дорога виляющей лентой уходила вниз по волнистому накренившемуся плато. Внизу виднелась густая зелень кустов и деревьев, надёжно прятавшая реку, людей и жильё.
Боевые машины гигантскими камуфляжными черепахами выползали на открытую поверхность и тактично рассредоточивались по выжженной солнцем равнине.