Страница 27 из 48
Собрали местный консилиум. Пальпировали лицо, болезненно промывали раны и пазухи. Но температура не спадала.
На очередном осмотре кто-то из врачей спросил: "Что у тебя с рукой?".
"Не знаю, как говорится - очнулся - гипс". Дело в том, что я лежал в отделении офтальмологии, а рука должна была находиться в опорно-двигательном. Но так как мы ещё пока что были с ней заодно, на неё никто не обращал внимания. Быстро сняли гипс, под ним обнаружился резиновый дренаж, вросший в ладонь. Хирург, не утруждаясь обезболиванием, рванул инородное тело.
Ох уж эти мясники, он бы с такой же лёгкостью вырвал мне и палец.
После случая со мной уход за ранеными улучшился. Однако на улучшение настроения это кардинальным образом не повлияло. Хотя всё зависит, с какого ракурса смотреть на происходящее.
Что наша жизнь - краеугольный камень, сложна и проста одновременно. Во мраке трудных дней желающий отыщет, как проблеск, искру - положительное. Такой психологический костыль и градус настроения повысит, и жизнь облегчит.
Радовало ещё одно обстоятельство, а вернее, его отсутствие. Бытовая проблема, о которой старались умалчивать. Она же, в прямом смысле слова, вгрызалась в человеческую плоть. Вши... В первые годы десятилетней войны в Афганистане они были бесплатным приложением к армейским будням. Спасались, кто как мог. Разводили костры и, добавляя посудомоечное средство, кипятили в вёдрах одежду. Водители вымачивали гимнастёрки в бензине. Имеющие доступ к электричеству мастерили кипятильники из двух лезвий для бритья и подолгу вываривали свое облачение. Из неохотного рассказа дружков, отслуживших в те годы, выяснялось, что бороться с этой заразой всем было довольно трудно. Вши были везде, включая упакованное кровопийцами постельное бельё, приходящее раз в неделю из прачечной.
Отслужившие два года Василий с Витьком застряли в те дни на пересыльном пункте в Кабуле. Границу закрыли на один большой замок в связи со смертью Генерального Секретаря ЦК КПСС - Леонида Ильича. Разрешение на вылет имел лишь борт - президента ДРА. Три осенних дня маялись ребята в отстойнике. А дембеля всё прибывали и прибывали. Прознав, что один самолёт на Ташкент, всё же выпускают (терпеть больше не было сил), ребята всеми правдами и неправдами постарались оказаться в числе счастливчиков.
Пассажирский ТУ оторвался от Афганской земли. Все сидели молча, думая об одном и том же, вслушиваясь в рёв турбин, ласкавший слух и расшатанные нервы. Витёк, желая скоротать тягучие минуты, снял шинель и расстелив в проходе между кресел, улёгся спать на пол. Вместо подушки сунул под голову шапку, развернув её так, чтобы красная звезда не давила на лицо. Длящуюся, казалось, целую вечность маету прервал приятный голос бортпроводницы: "Уважаемые пассажиры, наш самолёт пересёк воздушную границу Союза Советских Социалистических Республик...". И, сменив официальный тон на ласково-сочувствующий, уже не так громко добавила: "Поздравляю, ребята, с возвращением домой!"...
И тут началось - кто-то одновременно плакал и смеялся, от переизбытка чувств матерились, прыгали от радости, подбрасывая солдатские шапки.
...И вот Ташкент - как долгожданный летний дождь. Борт приземлился на военном аэродроме для досмотра. Витёк с Васьком, вырвавшись за пределы запретной зоны на свободу, взяли курс на видневшийся город. Быстро зашагали по бездорожью, оседавшему пылью на кирзовых сапогах. Двигались напрямик, не замечая асфальтированной дороги, лишь изредка поглядывая на затаившийся в стороне островок из кустов и деревьев. Отмахав полпути, переглянулись и рассмеялись. Не сговариваясь, по привычке, ставшей уже образом жизни, обошли опасный участок на расстоянии выстрела.
На подступах к городу решили культурно откушать в ресторане, грандиозный повод на то имелся. Мечту разрушил швейцар. Они стояли в лёгком смущении, всё прекрасно понимая. Что серые шинели далеко не вечерние фраки. И их загоревшие, исхудавшие лица с не по годам уставшим, дерзким взглядом выдают, что провели они последние два года отнюдь не в обществе мальчиков-одуванчиков. Понимали, и все же было обидно.
Случайно проходивший майор, бросив беглый взгляд на солдат и заведение для "избранных", всё понял без лишних слов. Приблизившись, тихо спросил: "Ребята, вы оттуда?" и, не дожидаясь ответа, добавил: "Пойдёмте со мной, я знаю, где можно перекусить не хуже, чем в этой харчевне".
Пройдя пару кварталов, они вошли в офицерскую столовую. Майор предложил ребятам располагаться, где понравится, взмахом руки поздоровался с официанткой и прямым ходом отправился на кухню. По всему было видно, что здесь он был своим человеком. Минуты спустя офицер появился, сказав: "Скоро всё будет, оплата не требуется". И, пожав дембелям руки, ушёл. Ребята переглянулись - мелочь, а приятно. Хотя заплатить было чем. У каждого во внутреннем кармане парадной гимнастёрки лежала пара сотенных боевых-отпускных. Вскоре всё та же официантка в белом фартучке поставила на стол две глубокие тарелки с пельменями, обильно сдобренными сметаной, притягивающей взгляд своей белизной.
Затем - гостиница и водка. Утром, попрощавшись, интернационалисты расстались.
Василий махнул автостопом на родину, в Киргизию. По мирным просторам, да в чине гражданского, путешествовать было слегка непривычно и даже забавно. Напрягали лишь большие прозрачные стёкла пассажирских автобусов. Дома, в городе Фрунзе, ждали родственники и натопленная банька. Вышел Василий, распаренный, в отцовском махровом халате и домашних тапочках.
"Ну, сынок, выкупался, а теперь надевай форму и к столу", - радостным голосом проговорил отец.
"Нет формы, батя, я её сжёг...".
"Как сжёг? Шутки в сторону, скоро гости придут, мама уже стол накрыла".
"Я же сказал, формы нет. Горит в банной печи", - отведя глаза, негромко произнёс сын.
"Да ты что?", - вскипел отец.
И Василий, не сдержавшись, глядя родителю в глаза и повысив голос, выпалил: "Да ты пойми! Там война! Смерть! Окопы, вши! Там люди режут друг друга, как баранов!".
Виктор, прежде чем ехать в аэропорт и лететь в далёкий Ставрополь, к родственникам и подрастающей дочурке, из гостиницы отправился на барахолку. Упаковавшись моднячим гражданским шмотьём, попросил торгашей завернуть обновки в полиэтилен. Разузнав, где находится городская баня, зашагал к месту назначения. Долго скоблил и драил себя. В безлюдной раздевалке сел на деревянную лавку и с наслаждением, не торопясь, стал одеваться. Навсегда расставаясь с военной формой, аккуратно изъял из гимнастёрки документы, деньги и блокнот, где безвозвратно испорченным почерком были вписаны адреса боевых друзей, а главное - стихи.
Война сорвала какой-то механизм, и рифма потекла о наболевшем. В мирных советских городах люди практически не слыхали о неизвестной войне, тем более - от поэтов. А Витя в полумраке многоместной палатки царапал себе в блокноте, так и сложились эти слова: "Цинковая почта".
Моя мелодия и голос, его глубокие стихи переплелись, спаялись и зазвучали песней...
Цинковая почта
Воздух пахнет пряно,
С примесью бензина,
Из Афганистана
Друга увозили.
Небо голубое -
Чисто, как нарочно,
Знаешь, что такое
Цинковая почта.
Мир другой,
Не прежний,
Скомканные ночи.
Это ад кромешный,
Цинковая почта.
Этот груз почтовый
Смехом был, глазами,
Жестом был и словом,
Стал теперь слезами.
Вытянулась пуля,
В грудь засела прочно,
В август - из июля
Цинковая почта.
Дни мои и ночи,
Сам я где-то между...
Цинковая почта -
Долгий ад кромешный.