Страница 4 из 19
* * *Не суди. Не суди. Не суди.Упоенно займись оправданьемКрематорской прохлады в груди,Обессиленной смрадным дыханьем.Ну, какой из тебя судия!Что ты знаешь о праве и долге?Учтена ли тобою статья,Запрещающая кривотолки?Что ты видишь – соринку в чужом…Искажает пространство природа.Не прорезать пространство ножом,И не счистить с небесного свода.Все твои обвиненья пусты,Чистоты и отмщенья радетель,Потому что свидетель – не ты,А другой в этом деле – свидетель.У него в роговицах любовь,И хорошее место обзора.Не суди, не ряди, не готовьДаже вводную часть приговора.Кто судим – не тебе выбирать,И за что – не твоя головная…Фу-ты ну-ты, судейская рать,Фарисейская рать вороная.* * *Я вышла в город, словно из тюрьмы,Из дома своего, урвав свободуЕгипетской угрозой полутьмыИ кровью, превращающейся в воду.Был пуст и черен город мой вовне,Я скрылась в подземелье многозевном,И лишь какой-то нищий плыл ко мнеНа встречном эскалаторе подземном.Переплетаясь, тысячи чужихТеней плелись в движении бесцельном.Скрипела дверь на скрепах рычажныхИ запирала в пекле беспредельном.Желание увидеть пару лицЗнакомых улетучилось. Сквозь щелиМежду теней пошла дорога внизИ по спирали, как у Боттичелли.Я где-то это видела уже,Шептала я, слова роняя скупо:Я помню! Здесь на каждом этажеНет ни души, ни грешника, ни трупа.Я шла и шла, по именам звалаПропавших здесь, расплавившихся в русле.И мысль меня земная извела,Как Данте благородного – вернусь ли.Я просыпалась дома на тахте.Воронкой опускался плед верблюжий.«Все умерли», – звучало в темноте,Как будто длился разговор досужий.* * *Рывками. Выше. Ниже. Выше.Летит технический прогресс.Под ним внизу мелькают крыши,Деревья, люди, речка, лес,Под ним и в нем посредством вдохаИ выдоха живет Земля.Но – миг – и рушится эпоха,Рисуя в небе вензеля.Представь: нас ветром разметало,До новых нас сто верст пути.И нет обратного порталаВ погасшей намертво сети.Другие, новые, живые,Вы захотите нас понятьИ самописцы бортовыеИз пепла древнего поднять.Впрягайте лошадей в квадриги,Чешите в наши города,Ищите книги, ибо книгиНе погибают никогда.КиноКогда еще жива была ТатьянаС резиновой, как мячик, головой,Не вспорот слон, казалась морем ванна,И пахло близко тряпкой половой,В воскресный день один, изображаяК искусству тяготенье, заодноОбновкою женатиков сражая,Родная мать взяла меня в кино.Отговорил журнал про съезд и пашню,И свой «Фитиль» озвучил Михалков.И рамка на экране, дрогнув страшно,Расширилась до дальних уголков.Свет погасили. Сказка странноватоКаким-то пеньем грустным началась.Шепнула мать: «Запомни – Тра-ви-а-та!»И вся вперед немного подалась.Всю сказку героиня громко пела,Хотя болела, в общем-то, коза.Сморкалась мать в платочек то и дело,И дважды закрывала мне глаза.Там фуэте крутила балеринка,И мать, простая женщина, считай,Мне говорила: – Пласидо Доминго.Васильев и Максимова. Считай.А я считать немного не умела,Зато ревела тоже от кино.И таяло в руке моей без делаИ капало на платье эскимо.И, несмотря на ужас умиранья,На то, что мать мешала, как могла,Мне сказка та понравилась, а ТаняПотом уже от кашля умерла.Я долго с ней играла в Травиату,И пела ей картавые слова.Какие сказки делали когда-то!Лишь музыка, а сколько волшебства!АльтПолуденное солнцеУже глядит назад,Где бурый замок СфорцаПритягивает взгляд.И тут же тень ложитсяОт дома до угла,Где вывеской кружитсяЛатунный знак Орла.На полках, словно рыбки,Дарящие мечтыВиолончели, скрипки,Мандолы и альты.Бликует лак на деке,И рвутся струны в бой:Стать звуком в человеке,Пожертвовав собой.Миланский мастер Павел,Сын своего отца,Маслами лак приправилИ каплями с лица.Когда уйдут из домаВсе, нажитые в нем,Кому играть истомаВойдет в дверной проем.Создатель инструментаИз клена и сосныДля этого клиента,Сидящий у стены,Погладит гриф разочекИ выпустит из рук,Поскольку струн и строчекВажнее смысл и звук.Во все века дареньеВот это настает:Творец своё твореньеДругому отдает, —Кому открыть под силуВсе смыслы, наконец.Не так ли Богу-сынуОтдал свой мир Отец?