Страница 25 из 48
— Никогда не думал, что дикари могут быть такими воспитанными, — заметил он. — Ты её, что ли, натаскал?
— Приятно слышать, — нейтрально ответил я. — Но попрошу вас не лезть не в своё дело.
Бретон злобно фыркнул — но решил больше со мной не связываться, и побрёл к ведущей на первый этаж лестнице. Сам я, наконец-то, вернулся в свою комнату: день вышел тяжелым, и неплохо было бы отдохнуть. Скаалка отстранённо сидела на краю постели, глядя куда-то в пустоту; услышав дверной скрип, она подняла на меня глаза.
— Что я сделала твоим воинам? — недоумевающе спросила женщина, в её голосе я слышал лёгкую дрожь. — Я просто вела вас через остров. Исцелила от ожогов. И просто сидела с ними за одним столом. Почему они смотрели на меня, будто я совершила что-то плохое?
— Они не привыкли иметь дело с людьми… вроде тебя, — оправдался я. — Дай им время.
— Вроде меня — с кем?
Позволил себе усмешку. Фрея иногда напоминала мне ребёнка — наивного, несмышлённого, не знающего ничего о жизни. Глядя на неё, я вспоминал слова королевы Эйренн о людских расах — а разве можно серьёзно злиться на детей? Детей нужно воспитывать, а не злиться на них. Если ребёнок растёт в злобе и ненависти, из него никогда не выйдет достойной личности.
— С долбанными дикарями? — продолжила она; дрожь в её голосе усиливалась. — Проклятыми язычниками?
Я присел рядом с ней.
— Вас так данмеры называют?
— Да. И не только они. Почему нас так называют, если разбойники живут намного хуже?
— «Дикарь» и «язычник» — это всего лишь научные термины, — моё объяснение было глупым, но оно было единственным, что пришло мне в голову. — Глупые, устаревшие, но учёные… не слишком любят перемен, и до сих пор не могут подобрать им замену. Разумеется, как и любые умные и красивые слова, их тут же подхватило всякое быдло. И, как за быдлом водится, испохабило. Не знаю, будет ли тебе легче, но данмеры для нас, альтмеров — сами язычники и еретики.
— Вы ненавидите их?
Ненависти к данмерам мы не испытывали — скорее, просто некоторую неприязнь, притом взаимную. Впрочем, сложно сказать, к кому эти серокожие вообще прилично относятся. После Красного Года они утверждают, что научились терпимости к другим расам, но в глубине души они остались теми же серыми ублюдками.
— Скорее, недолюбливаем. Притом взаимно. Ты сама знаешь, насколько данмеры могут быть неприятными.
— Но среди них есть и хорошие: Милора и её муж Гарин, Афия — бывшая лекарка при их богах, Дрейла с отцом. Это только те, кого я знаю, скорее всего, их больше.
— И откуда ты знаешь их?
— Мы меняемся с ними. Наши охотники отдают Фетису и Гарину рыбу и дичь, лишние шкуры, взамен берут хлеб и овощи, я приношу Милоре и Афии травы, Милора подсказала, как можно использовать желе нетча и пепельного прыгуна, Афия знает, как нужно лечить болезни, которые принёс пепел с их родины, и научила нас этому.
Разговор, кажется, успокоил Фрею, её голос выровнялся, и теперь я буду уверен, что она не разрыдается, её моральных дух не будет подорван, и завтра она сможет спокойно сопровождать нас к Камню Солнца. Можно ложиться спать со спокойной душой.
Я стянул сапоги, снял куртку и верхнюю рубаху — в жилых комнатах было достаточно тепло, и лёг на кровать.
— Можешь опять призвать своих предков?
Скаалка пристроилась рядом, прикоснулась к моей голове и начала нараспев читать своё заклинание. Я слушал её пение с закрытыми глазами, её прикосновения доставляли мне странное удовольствие.
Кажется, в тот день я понял, почему этот «ритуал» так мне нравился. Песня пробудила во мне спрятанные глубоко в моём разуме обрывочные, но приятные воспоминания о детстве.
***
Я заметил, как Арнгейр начал зевать: мой рассказ следовало прекратить, идти ложиться спать, и продолжить завтра.
— Ты устал, Мастер, — заметил я. — Не обидишься, если я продолжу завтра?
— Пожалуй, ты прав. Пошли спать.
========== Путь к знанию ==========
Мне снова снится Апокриф.
Я стою на узком решетчатом мосту, протянутом над тёмной бездной. Мою грудь что-то нещадно обжигает, опускаю взгляд вниз — я обнажён по пояс, на месте своего сердца виднеется пульсирующий ядовитым зелёным светом алмаз. В своих руках я сжимаю призванный меч, почти прозрачный, светло-голубой, но по форме больше похожий на огромный кинжал с необычайно широким лезвием — точно такой же красовался на перевязи у Мирака.
— Кто ты, эльф?
Мужской голос звучал не как предложение представиться. Скорее, это был вопрос к моей сущности. Кто я? Юстициар, чьё предназначение — делать всё ради возвращения величия своей расы, а в случае необходимости отдать жизнь во имя Альдмерского Доминиона? Посланник Ауриэля, призванный нести равновесие между смертными и вернувшимися драконами? Или просто альтмер, медленно сходящий с ума? Всё это вместе?
Смело двинулся по мосту вперёд, на моём пути начали возникать твари этого плана Обливиона. Я принял боевую стойку, готовился сражаться — но младшие даэдра не были настроены ко мне агрессивно, наоборот, они преклоняли передо мной колено в каком-то почтении. Оглянулся назад — ворота, через которые я, очевидно, зашел, были закрыты щупальцами, эти же щупальца выросли и по краям решетчатого моста. Я двигался вперёд, даэдра сменились очертаниями людей и меров — но они всё так же преклоняли колено передо мной.
— Как такую посредственность Ауриэль приметил?
В фигуре виднелись очертания нашей формы, в голосе я узнавал Эленвен. Прожигательница жизни, любительница проматывать пересылаемые ей средства на светские рауты. С дипломатической точки зрения в них, возможно, есть смысл — но не заходит ли она слишком далеко в своём желании одарить частичкой роскоши скайримскую знать?
Глаза Первого Эмиссара вспыхивали ядовитым зелёным огнём, мою руку обжигала кислота. Желая спастись от боли, я выбросил меч, он тут же превратился в массу щупалец и растаял.
— Кто, кроме тебя?
Зазвучавший в моей голове голос Хермеуса Моры, слова, сказанные при нашей первой встрече, неожиданно ободрили меня, я двинулся дальше, не обращая внимания ни на что; «Эленвен» противно закричала от злобы, на моих глазах взорвалась, частички щупалец и кислота обжигали, я стряхнул их с себя и пошёл дальше.
— Ты предатель. И должен умереть, как предатель.
Рулиндил. Заносчивый глупец с неоправданно высоким о себе мнением. За какие заслуги его назначили Третьим Эмиссаром, третим по важности лицом, представляющим нашу Родину?
— Ты забыл, чем ты обязан Талмору? — продолжил он. — Кем бы ты был без нас? Мы приняли тебя таким, какой ты есть, простили тебе твоё несовершенство. Кому ты ещё нужен, кроме нас?
И отправили медленно умирать от холода и голода на край света. Так ли уж я нужен нашей партии, раз она забыла обо мне, чистокровном, пусть и несовершенном альтмере?
— Ты нужен нам, Анкарион, — приятный, добрый голос Фреи всегда подбадривал меня; об этой женщине я всегда буду вспоминать лишь с теплотой. — Нужен мне.
На Солстхейме я впервые в жизни сделал что-то по-настоящему важное и полезное, впервые в жизни оказался по-настоящему нужен кому-то. Там, на Солстхейме, среди скаалов, мне впервые показалось, что я нашёл своё место, меня впервые посетило ощущение того, каким в книгах описывают… счастье?
— И ты хочешь променять всё, что мы дали тебе, на какую-то жалкую хибару на краю света? Хочешь променять чистокровных альтмеров на этих дикарей?
Зелёное свечение приближалось, поглощало, кислота обжигала, «Рулиндил» превращался в массу щупалец, в которой уже едва можно было узнать очертания мера. Щупальца нахлынули на меня волной, но затем распластались по полу, стекали зелёной жижей через ячейки в чёрную бездну.
Я всё так же шёл дальше, мимо щупалец и младщих даэдра, мимо следящих сфер и впивающихся клешней — пока не оказался перед вратами, напомнивших мне одновременно альдмерские и апокрифские, путь мне закрывала огромная фигура, я не мог различить ни очертаний её одежд, ни её лица. В её руках я разглядел меч — самый обычный, прямой, выкованный из стали, разве что его навершием служил огранённый в виде ромба желтый камень. Затем рука покрылась золотистыми трещинами, через которые проглядывал ослепляющий свет, а в груди я разглядел зияющую рану, сочащуюся золотым огнём.