Лесной дом

На второй день, как нашли покойницу, барин, видимо в разум придя или, напротив, окончательно из разума выйдя, лютовал страшно. Дворня попряталась кто где мог, все быстренько нашли себе дело за пределами усадьбы. Хоть и росли и множились слухи об оборотнях, но барин в гневе любого волкодлака почище будет. Кто не спрятался, отдувался своей шкурой на конюшне. Но так как это грязное дело было возложено на конюха Зосима и барин лично за экзекуцией не наблюдал, невезучие отделались легким испугом. С утра барин, дав распоряжения да лично заперев на ключ Маньку, ускакал в крепость да так и не появлялся почти до ночи.

К ночи все жители усадьбы собрались. А что, не в лесу ж ночевать. И ожидали своего судного часа. Облепив забор усадьбы, как мухи. Забор дышал. Забор трепетал. Забор изнывал любопытством висящих на нем со стороны усадьбы дворовых холопов. В вечерних сумерках хорошо различался каждый вздох, всхлип, приглушенные ругательства — реакция любопытных на придавленные руки, ноги, уши. Дворовый Аркашка, в чьи обязанности входил уход за скотом, стоял на плечах у старшего скотника. Не по уважению, конечно, зато по весу в самый раз.

— Аркашка, Аркашка, ну что там?!

— Да ниче вроде…

— Да как ниче, куды вы там глядите?! Вона идет Степка!

— Аркашка!

— Чи-иво?

— Степка идет?

— Не-е-а-а-а…

— Да идет, идет, вона слева, со стороны леса! Только то не Степка, то Манька, — это уж с другой стороны подсказали.

— Аркашка! Слева со стороны леса, глянь, одна идет? Своими ногами?

— Чи-иво?

— Чиво-чиво! Чивочки с хвостиком! Посмотри со стороны леса, сама идет?

— Ага-а…

— Аркашка! Мать твою за ногу! Ты смотришь либо как? Все уши мне стоптал, навозник неуклюжий!

— Да мене горшки тут мешают, дядько Неждан.

— Муды тебе мешают! Возьми да подвинь их!

— Каво?

— Горшки!!!

С левой стороны донесся более качественный комментарий глазастой Лукерьи. Плотно стоя ногами на плечах у своего мужа, конюха Зосима, Лукерья для удобства просмотра опустила голову между сужающимися кверху кольями забора, держась по бокам руками.

— Ну вот, идет, одна, своими ногами. Урманина нету с ней. — Тут надо сказать, что о шашнях Маньки с урманином давно знала вся усадьба. — Нашего тож не видать.

— Можо, она нашего-то прибила где?

— Да что ты мелешь, его прибьешь, тем паче бабой!

— А ты знаешь, что баба может такой силы от Макоши взять, когда дитенка свого аль мужа любимого защищает!

— А у Маньки чего, дитенок от урманина есть?

У Лукерьи чуть «родимчик» не случился: неужели тако событие — и ее уши миновало? Да быть не могет! С Варварой вчера виделись, она, Лукерья, ее барским чаем потчевала, неужто Варвара не поведала бы?

— Да цыть вы там, смотрите, щас хозяин явится, он вам устроит тут судный день.

— Ага, дядько Аким, а вы, яко ангел, на небо скоренько вознесетесь, пока он нам тут судный день устраивать будет!

— Хватит скалозубить, тише…

— Ох, чур мня, чур…

— Ага, к воротам идет!

— Вы там, хозяина смотрите!!!

В то самое время незадачливый Аркашка примерился наконец, как ему расширить обзор. Опустив одну руку, он осторожненько взял один горшок и пристроил его под мышку, потом, с трудом удерживая равновесие, под возмущенный шепот Неждана: «Да какого ляда ты там топчешься, падла!!!», второй.

Манька вошла в ворота, щелкнула железная щеколда. Неждан дернулся. Аркашка молча, но шумно (помогли горшки) рухнул вниз, придавив Неждану то самое место, которое по его, Аркашки, мнению, дядька велел ему подвинуть. Неждан взревел нечеловеческим голосом. Холопы с воплями:

«Спасайтесь! Хозяин!!!» — кинулись врассыпную. Не отстал от дворовых и конюх Зосим, совсем забыв про свою любопытную женушку. Лукерья, от неожиданности отпустив руки, со всего маху приложилась подбородком между кольев, прикусила язык, чуть не застряла и теперь сидела у забора, потрясая простоволосой головой. Платок-то на заборе остался, как флажок на крепости…

***

Третий день со дня смерти Арины. Точнее, третья ночь. Говорят, три дня душа находится возле тела и потому нельзя тело предавать земле. Сегодня Арину отпел отец Михаил и тело похоронили на местном кладбище. А душа еще девять дней будет навещать родных и близких, любимые места.

Прощаться.

Лисовскому стало неспокойно именно на третий день, именно после похорон Арины.

Сам он, конечно, не присутствовал, но дворовая сплетница кухарка Лукерья все всем подробненько поведала. И теперь вся дворня обсуждает, что, по каким-то там приметам, Аринка непременно кого-то с собой заберет. То ли дитя, то ли убивца своего.

Конечно, он, Лисовский, ничуть не виноват! Кто? Да та же Степка! И сама Аринка, чего, спрашивается, было лезть? Ишь как распоясались эти бабы! Позабыли свое место. Особенно Степка. Хахаля себе завела! Да как посмела только! Ну и что, что не крепостная, она по одному принципу теперь его, Лисовского, собственность. И как эта собственность свою волю иметь может? Это ведь как этот диван, к примеру, будет решать, сидеть Лисовскому на нем или не сидеть. И когда сидеть. И сидеть ли на других диванах. Тьфу! Бабы!

Блики от свечи причудливо отражались в начищенном серебре кувшина, как будто скалило пасть огненное чудовище или тянулись лапы из геенны огненной. Красивый кувшин, узкогорлый, с позолотой, грузинской чеканки. Шикарная вещь.

Лисовский поежился и глотнул вина. Не то чтобы он верил во все эти приметы… Но оборотня-то видал своими глазами. Или это Степкин полюбовник так над ним пошутил? Хрупкое стекло треснуло в сведенных судорогой пальцах. Кровь. Эх, поранился… Плеснув на рану тем же вином, барин завернул руку первой попавшейся тряпицею. Платок. Манькин?