Лесной дом

Тем временем на выселках

— Сегодня тихо… к дождю, видать. — Воструха-старшая поставила на стол блюдо с гречишными блинами.

Ах, какой запах, Степанида не удержалась и шумно сглотнула слюну. В длинной полотняной рубашке, розовая после бани, с распущенными мокрыми волосами, она одна сидела в горнице за столом. Не выдержав, схватила горячий блин и отправила его в рот.

— Ты вот, это, с медком кушай. — Воструха поставила на стол глиняную миску с медом.

Степанида еще больше покраснела, стыдобища-то! Как неделю не евши! Никого не подождала, как нищенка голодная, на еду кидается, позорище! Воструха словно прочла ее мысли:

— А ждать-то некого — Поляна на мельницу пошла, к твоéму батьке. — Степанида аж блин не донесла до рта. О таких, слегка порочащих его связях отца она не знала. Вот дает старик! Поляна!

— Да не-е-е, — воструха махнула тонкой рукою, — не то ты подумала. Что так смотришь? Ну да, читаем мысли, я — плохо, вот младший, он — да, может. Но у тебя и читать не надобно, все на лице написано. Поляна обед ему понесла. Да, мы и его кормим: мы от лишнего рта не обеднеем, а мельник нам помогает. Крупкой, да мукой, да еще кое-чем. А ты что, сердешная, думала, он сам себе печет? — Воструха рассмеялась, как бисер посыпался. — Ну ты даешь, девка! Мужик всю жизнь с бабой прожил, а на старости лет хозяйствовать навострился? Ну ты даешь… А остальные? Рогдай по своим делам подался, что ему с бабами сидеть? Полевик в поле, как положено, всем семейством, домовой с домовухой приданое уж шестой раз перебирают, через три седьмицы Полянку отдавать будем. — Воструха украдкой вздохнула. — Овинник с дворовым со скотиной, ну а младший не ведаю где.

— А кот?

— Корогуша-то? Какой он кот? Только с виду… Шатается где-то, он нам не докладывает. Ты кушай, кушай, богатырю расти надо, и кушать он много хочет, не простая кровь-то.

Блин снова пролетел мимо рта.

— К-как… какая кровь?

— Вестимо какая, перевертыша. Ты на вот, — воструха поставила на стол блюдо с мясом, точнее, судя по торчащим вверх лапкам, какой-то птицей, — ешь давай. Что глазами хлопаешь? Не знала, что ль? Как откуда знаю, что рано, а Рогдай не сказал? А… Да они свое дитя в утробе через день чуют. Что ты, нет, конечно, не сомневается, что его. Как откуда знаю? Чую. Я ж воструха. Причем старшая. Это младший больше по нравственности, кто с кем тетешкается, кто кому люб. Девка аль не девка, холодна иль горяча. А я больше другое вижу: деток, что в утробе, маленьких деток — почему плачут, что болит… Да ты ешь, ешь, сейчас еще каши принесу…

Степанида удивленно взглянула на два пустых блюда. Вот аппетит-то! Точно перевертыш. И Рогдай, змей, знал ведь, седьмицу как знал, судя по тому, как ходит светится, и не сказал же ничего, пустобрех кудлатый! Ладно, вечером поговорим. Будет ему чем светить. Ишь ты, вертеть как вздумал, испугался небось, что она ребеночка скинет, не захочет. Так мог бы и спросить, черт! Женщина улыбнулась и незаметно погладила себя по животу — желанный, долгожданный…

Вернулась воструха с горшком каши.

— Хозяин говорит, ты у нас пока поживи. Да и свадьбу на Купалу тож сделать. Что смотришь? Это не ваши людские порядки, дите у вас, чтоб здорово было, вы тоже с Рогдаем одним целым быть должны.

— Это как? Я тож оборачиваться буду?

— Да нет, тут другое. Как мы, слышать его будешь завсегда, где бы он ни был. Он сможет боль твою принимать, да много чего. У людей все равно чуть по-другому. — Воструха вдруг нахмурилась.

Степанида неожиданно для себя четко поняла почему. Имело значение слово «людей». И что не так с ее, Степаниды, соотечественниками? Она спросила это вслух, но воструха только отмахнулась, сунула длинный нос в передник и ушла за печку. Поплакать?

В горнице материализовался хозяин, именно так — вот только место было пусто, а тут стоит посередь горницы, бороду поглаживает, улыбается.

— Как ты поживаешь, Степушка? Все ли ладно?

Степанида вспомнила слышанную в детстве сказку. «Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?»

— вопрошал одетый в справную шубу хозяин у полуокоченевшей девки, которую в драных лаптях мачеха незнамо за чем в лес послала. Видать, лишним ртом была.

В сказке деду надо было отвечать правильно, ни в коем случае не жаловаться, это испытание на скромность было.

Поэтому хозяин девку обогрел, одарил и жениха хорошего нашел. А ту, что была не скромна, — заморозил.

Степанида лесного хозяина побаивалась, и, хоть в подарках она не нуждалась, да и жених имелся, решила проблемами своими перед дедом не трясти, а потому, скромно потупя глаза, ответила:

— Все ладно, дедушка, хорошо поживаю. — И на всякий случай добавила: — Тепло мне…

Лесной дед сначала аж глаза выпучил от такого ответа, потом сообразил, расхохотался:

— Ох, люди, ох, балаболки! Что только не наплетут про меня! Ох, насмешила старика, Степушка!

Степанида чуть улыбнулась, а рука с ложкой сама потянулась к горшку. Ну что за аппетит такой! Одно слово: зверский!

— Ты кушай, Степушка, не стесняйся. Кушай да меня слушай. То, что ты давеча рассказала, так и есть. Но кто дворову девку угробил, нам не ведомо. Час предрассветный, не наш час-то. Перуница, мож, и видала, да где ж ее сейчас сыщешь?.. Мож, и барин ее, девку, не перуницу… Он-то в своем праве, крепостная она его… Но вот он почему-то не признает содеянного, боле того, упорно подталкивает людей к мысли, что это оборотни. И в твою сторону, Степа, кивает.