Страница 9 из 22
В письме московскому литературоведу Бабореко, издавшему книгу биографических материалов о писателе, Вера Муромцева сообщила: «А из Москвы мы выехали 21 мая 1918 года. Жили мы в квартире моих родителей на Поварской, в доме Баскакова, номер 26, в нижнем этаже. От входа налево».
Это нынешний дом № 26 на том же месте. Войдя в его подъезд, по ступенькам вестибюля попадаешь под дверь квартиры № 2. Из нее вышел Бунин, чтобы больше никогда не вернуться ни в Москву, ни в «Среднюю Россию», которую помнил и ни на минуту не забывал, тоскуя по ней и по Москве.
Иван Бунин раньше многих увидел грядущий Апокалипсис. Первый выдающийся русский писатель, который покинул Россию Ленина и Троцкого. Это случилось до начала Гражданской войны, «военного коммунизма», грабежей, экспроприаций, выселений буржуазии из центра, голода, холода, эпидемий, обрушившихся на Москву и Россию вскоре после его отъезда. Бунин никогда не сожалел о вынужденной эмиграции, он жил во Франции, Париже, вопреки тому, что о нем сочиняли в СССР, не потерял творческий потенциал, много писал, став лауреатом Нобелевской премии. «Окаянными днями» назвал Бунин время, наступившее после Октября 1917 года. Словом боролся с советской властью. Она ему платила взаимностью. Даже в Московском университете на филологическом факультете имя Бунина на лекциях замалчивалось. Он пережил Сталина, умер в Париже в конце 1953 года. Но не дожил то того времени, когда его стихи и прозу снова стали издавать в России. Собрание сочинений вышло в Москве в 1956 году.
По словам московских писателей, подписавших поздравительный адрес «Среды», И.А. Бунин – «художник, никогда не изменивший правде жизни, поэт, проникший в тайны родной природы». А это дано немногим.
«Черный человек» (Сергей Есенин)
Уход из жизни Сергея Есенина потряс современников, причем этот, как его считали, «крестьянский» поэт с наибольшей силой оплакивался в городах, самых больших пролетарских столицах, особенно в Москве, где он постоянно жил.
Прощались с ним на Никитском бульваре, где над входом в Дом печати (нынешний Дом журналистов) висел плакат: «Тело великого русского национального поэта Сергея Есенина покоится здесь».
Отсюда понесли его по Тверскому бульвару (где он сотни раз бывал), мимо «дома Герцена», клуба московских писателей того времени. Процессия, растянувшаяся далеко-далеко, направилась к Пушкину, стоящему тогда на вершине Тверского бульвара, и трижды обнесла гроб вокруг монумента. Отсюда двинулись на Ваганьково.
Так Москва прощалась только с великими – Гоголем, Чеховым… То, что Есенин, несмотря на все эскапады, застольные скандалы, приводы в милицию, несмотря на славу певца «Москвы кабацкой», репутацию хулигана, которую он сам усердно творил, именно поэт выдающийся, понимали не только те, кто шел за гробом.
Это понималось и теми, кто не принадлежал к есенинскому кругу, – непререкаемыми авторитетами литературы, представителями старшего поколения писателей.
Из далекой Италии Максим Горький писал: «Мы потеряли великого русского поэта…»
Алексей Толстой выразился еще более категорично: «Погиб величайший поэт».
Глава пролетарских писателей Александр Серафимович, тот самый, что как внутренний рецензент издательства препятствовал выходу есенинского сборника стихов за их религиозную окраску, после рокового события писал о Есенине: «…единственный в наше время поэт. Такой чудовищной способности изображения тончайших переживаний, самых нежнейших, самых интимнейших – нет ни у кого из современников…»
Все это утверждалось сразу после декабря 1925 года.
Так почему же мое поколение никогда не слышало в школе имени поэта с такими эпитетами, вообще не «проходило» Есенина, не учило наизусть его строки, как других классиков?
Только теперь, когда читаешь извлеченные из недр хранилищ особого назначения пожелтевшие сборники воспоминаний 1926 года, становится понятным, почему тот, кого сочли великим сразу после кончины, вдруг выпал из памяти нескольких поколений, был вышиблен из строя классиков, куда только спустя полвека его возвратили. Но сколько было оговорок, упреков: где-то что-то не постиг, где-то не устоял, не смог преодолеть воздействия мелкобуржуазных «групп и группочек», которые под дымовой завесой своих «революционных» манифестов, деклараций и лозунгов о новом искусстве пытались протащить в молодое советское искусство чуждые ему буржуазно-эстетические теории и оказать свое влияние на творчество художников, вставших на сторону революционного народа. То есть на Сергея Есенина, вокруг которого клубится литературоведческая дымовая завеса, опущенная перед выходом в свет его собрания сочинений…
Зачем весь этот дым, когда речь идет о великом поэте? Разве нуждается он в адвокатах? Разве к нему зарастает народная тропа в Ваганькове?
И вот что узнаешь, листая пожелтевшие страницы. Слова Максима Горького о «великом поэте» знали только его корреспонденты. Написанное Александром Серафимовичем осталось в архиве. За словами Алексея Толстого не последовало действия…
А между тем в начале 1926 года появились официальные – значимые и весомые знаки внимания по адресу великого поэта.
Вечер памяти состоялся в зале Московского Художественного театра, где собралась «вся Москва». Председательствовал на нем Александр Воронский, редактор «Красной нови», лучшего толстого журнала Советской республики, основанного при содействии В.И. Ленина. Телеграмму об этом вечере распространило по всей стране ТАСС. Ее напечатали республиканские и областные газеты.
Открывая вечер, председательствующий предложил огласить поступившее письмо «Памяти Сергея Есенина». В наступившей тишине зал внимал каждому слову этого прочувствованного письма, исходившего от члена Политбюро ЦК партии, одного из руководителей страны.
«Мы потеряли Есенина – такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли: он ушел сам, кровью попрощавшись… Под полунапускной грубостью Есенин прикрывался от сурового времени, в какое родился, – прикрывался, но не прикрылся…»
На официальном траурном торжестве, устроенном Всероссийским союзом писателей, член руководящего ядра партии возлагал ответственность за трагедию на суровое время, на всех современников и на самого себя, в частности. Еще раз повторив, что Есенин – лиричнейший поэт, интимнейший лирик, он устанавливал такое противоречие: «Эпоха же наша – не лирическая. В этом главная причина того, почему самовольно и так рано ушел от нас и своей эпохи Есенин».
Касаясь крестьянского происхождения поэта, его корней, связывавших с деревней, автор письма отмечал, что «крестьянская подоплека» у поэта – крепкая. «Но в этой крепости кроется подлинная причина личной некрепости Есенина: из старого его вырвало с корнем, а в новом – корень не принялся. Город не укрепил, а расшатал и изранил его».
Еще, значит, устанавливалась одна причина трагедии. Не только эпоха, но и город, большой город повлиял на роковой исход.
Процитировав все известные строчки, которые позднее многократно будут повторять толкователи творчества поэта, – о его лояльности советской власти, о связи с партией:
Вслед за этим автор письма без особого сожаления утверждал, что Есенин не был революционером. У него были другие качества: «Есенин интимен, нежен, лиричен, – революция публична, эпична, катастрофична. Оттого-то короткая жизнь поэта оборвалась катастрофой».
Как видим, снова мысль возвращает нас к тому, что убило поэта время, эпоха, более того, – революция. «Поэт погиб потому, что был несроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его».