Устрашимый

Больной не выглядел ни искалеченным, ни избитым. В первый момент Джеймс не понял, что не так с Очкариком и почему ему позволили пропустить вахту. Ютовый выглядел неправдоподобно спокойным. Очков на нём сейчас не было, но он не щурился, прямо глядя перед собой, будто бы сквозь предметы. Вскоре Норрингтон заметил пятна на форме и стянутые бинтами запястья.

- Здравствуйте, сэр, - голос ютового был таким же неестественно спокойным, как и взгляд. Никакого страха перед начальством или немого укора. Обычное безразличие или, скорее, отстраненность. Парень повернул голову, но во взгляде внимания к старшему по званию было не больше, чем к ящику с лекарствами или к ширме. Кстати, было бы неплохо её передвинуть, а лучше бы выгнать всех лишних… Но доктор, которого после необходимо будет допросить, в кой-то веки на рабочем месте, а Великану сейчас как раз нечего делать в трюме.

Тем не менее, капрал залпом допил отвар, отдал честь и удалился. Доктор после “С вашего позволения, сэр, я отнесу капитану медицинский отчёт” так же покинул лазарет. Поспешность обоих Норрингтону не понравилась, но всё-таки была на руку. Так было проще собраться. На самом деле, он понятия не имел, что может сейчас сказать бедному мальчику. Ютовый неожиданно взял инициативу на себя.

- Билли осудят, сэр?

- Об этом пока рано говорить. Есть много сопутствующих обстоятельств, - говорить о деле было проще, чем выражать пространные соболезнования (в чём? в избавлении от растлителя?) или чуть менее пространные извинения, но всё же не следовало посвящать посторонних в подробности, - Не считаю себя вправе разглашать их, пока процесс не окончен.

Матрос прикрыл глаза.

- Его не за что судить, сэр.

- Поверьте, есть за что. Но суд примет к сведенью факторы, смягчающие вину, - адмирал понял, что говорит с больным мальчиком как законник. Что-то неуместнее даже представить трудно. Он сменил тон, - Не забивайте этим голову. Лучше объясните мне… что произошло.

- Сэр? - ютовый приподнялся, непонимающе щурясь. Сейчас взгляд у него был почти как у Датчанина, когда тот пытался прикинуть, какой ответ от него хотят услышать. Почти. Очкарик всматривался, пытаясь понять суть вопроса. Ещё не хватало, чтобы считал себя в числе подозреваемых.

- Я имею в виду… - найти формулировку помягче оказалось не так просто, - ваши руки.

Ну не в Клэггарте же дело. Теперь парень мог осознать своё положение при этом милом джентльмене, не подпадая под его сомнительное обаяние. Хотя, возможно, ютовый как раз и осознал. Бестактный, должно быть, получился вопрос.

- А, руки… - Очкарик усмехнулся, будто перед ним стоял не Ямаец, а какой-нибудь Туземец. Может быть, даже не злой, может быть даже сочувствующий, но до того наивный, что только время тратить объяснять такому для чего нужны бинты. Норрингтону это не понравилось.

- Матрос, объясните старшему по званию, почему вы пытались вскрыть вены.

- Если прыгать за борт, с палубы и мачт увидят, сэр.

Исчерпывающее объяснение. Адмирал поджал губы. Будь оно проклято это корыто с гордым названием, где даже смерть достойно встретить нельзя. И то хорошо, что парень не додумался позаимствовать нож Кинкейда, а то на корабле сейчас было бы два трупа. Само собой, Очкарик не успел бы воспользоваться единственным наследством от покойного Дженкинса. Кинкейд баковый и ютовому за первый же шаг к своим вещам свернул бы шею.

- Матрос, на этот вечер у меня уже запланировано одно судебное разбирательство.

- Да, сэр, - повисла очередная пауза, и адмирал уже решил, что ничего не добьётся, но ютовый продолжил, - Это из-за меня, сэр.

Брови адмирала поползли вверх. Что за мысли у Очкарика? Почему из-за него? Считает, не угодил господину каптенармусу, поэтому тот переключился на Бадда? Сложно представить, что он подал Клэггарту идею подставить Бадда. Как будто не так велико было его влияние на Клэггарта, если оно вообще было. Пролез в капитанскую библиотеку и вообразил себя Цезарем при Никомеде? Норрингтон вспомнил цицероновское “всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты”. Плохо, если история действительно стала известна всем. Жаль парня.

Очкарик продолжал. Всё тем же неестесственно спокойным голосом, с полной уверенностью в своих словах.

- Я убил их обоих.

- Не придумывайте, матрос. Начать с того, что этим утром погиб только один человек. Разве что вы как-то причастны к смерти Дженкинса, - адмирал мрачно усмехнулся.

Очкарик не улыбнулся в ответ и не успокоился.

- Билли казнят. Что бы кто ни делал, Билли казнят. И мистер Клэггарт мертв. Это из-за меня.

“Что бы кто ни делал”… речь о суде или команда уже решили взять инициативу в свои руки? Сейчас это совсем ни к чему. И почему он убил? “…С юта, ютовый сэр” зазвучал в голове голос Датчанина и тут же стих. У парня очки, как он лез на руслень с его зрением?

- Допустим. И всё же объясните мне, почему Вы так считаете?

- Мистер Клэггарт велел мне проверить Билли. Предложить ему деньги за участие в бунте… Я не хотел… - Очкарик всхлипнул, - Я действительно не хотел. Я сказал ему, что не хочу. С ним было можно разговаривать, он не был плохим человеком… И я нравился ему… Раньше. Пока не понравился Билли. Но я не хотел его подставлять, он был не виноват!

- Тогда кто же подставил?

- Я. Я подставил, сэр. Когда я отказался, мистер Клэггарт пришел в ярость. Я никогда не видел его в такой ярости. Никогда, сэр! Он накинулся на меня, обещал запороть… - Очкарик дотронулся до плеча. Ворот сдвинулся, и Джеймс увидел след от стека, - Я согласился. Решил, что Билли всё равно откажется, а нет так… сам выберет свою судьбу. Но я был уверен, он откажется, а мистер Клэггарт увидит, что я слушаюсь его… Я подумал, если он будет мной доволен… Я думал, всё станет как раньше. Я всегда делал всё, что он скажет, и он был доволен мной. Я не хотел, чтобы он погиб! Я не думал, что Билли убьет его! Я надеялся, когда я доложу, что он отказался, мистер Клэггарт со временем просто забудет о нём… Я и доложил, что Билли отказался! - Очкарик расплакался.

Джеймс растерялся, хотел было похлопать Очкарика по плечу, потом вспомнил о следе от стека и передумал. Слова утешения не шли на ум, а чувство неловкости только нарастало. Следовало, наверно, позвать капеллана, как-никак выслушивать исповеди его работа. Вот только едва ли несостоявшийся самоубийца и состоявшийся мужеложец захочет пообщаться с этим духовным лицом. Спасение души спасением души, а сохранение тайны исповеди никто не обещает. Норрингтон понимал, что и сам выслушивает сейчас эту историю только потому, что был невольным свидетелем “свидания” в лазарете. Знал бы, чем всё обернётся, донёс бы. Какого воробья тогда пожалел?! Ну отправились бы на виселицу два распутника, а может и только один! Ну стал бы доносчиком! К морскому дьяволу чистоплюйство! Дженкинс был бы жив, Бадд не сидел бы под трибуналом, а главное, сам бы сейчас не возился с этим проклятым делом!

Или всё же не донёс бы? Он смотрел на зарёванного перевязанного Очкарика и не знал, как к нему относиться. Ютовый совершил подлость, и совершил её, чтобы продолжать разврат, к которому каптенармус, хоть и был растлителем, всё же не принуждал. Но, как ни странно, то, что мальчик рассказывал о своих отношениях с Клэггартом, было до боли понятно. Надеяться, что глупый флирт Элизабет с простолюдином - всего лишь детская прихоть, не замечать, как меняется ее лицо, стоит ей хоть мельком обменяться взглядами с кузнецом, не допускать мысли, что она всё же решится на подобный мезальянс, верить при новой встрече, что она передумает, и каждый раз наталкиваться на каменную стену реальности - он сам через всё это проходил. Но всё же Элизабет была женщиной, и прелестной, к ней был совсем другой счёт. К тому же, она никогда не обращалась с ним как Клэггарт с матросом. По крайней мере, не била стеком. Тут мелькнуло непрошеное воспоминание. Бутылкой по голове как-то ударила. Но он был сам виноват. Сам напился и разбушевался. Она даже помогла потом встать, даже не побрезговала поднимать из навозной лужи. И вообще это было один единственный раз, а Очкарика он и раньше видел зареванным. Хотя тот тогда не рассказал почему… Как вообще Очкарик влюбился… в такое?? Да, влюбился, развратом это безобразие не назовёшь. Помимо сострадания и брезгливости ютовый вызывал к себе и некоторое любопытство, притом, связанное непосредственно с делом. Как он лез на руслень?