Нижние Земли

День и так был полон стрессов, чтобы объяснять очевидно не очень умной девице, что это не «ой, какой узорчик», а микросхема. А в дни получше Элис шутила, что это – путь к золотому запасу Чикаго.

Густаф заранее объяснил ей, как пройти в зал – в обычные дни там занималась театральная студия, а в праздничные – выступал глава факультета. Да и без инструкций Элис наверняка бы справилась: по университету сновали бледные и счастливые существа с фейерверками в глазах, облаченные в мешковатые мантии. Направления их движения были разными, но основная масса выпускников скапливалась в стайки и текла в одну сторону.

Элис вошла в зал, стараясь ступать максимально тихо: ей не нравилось, что на каждого пришедшего оборачиваются все присутствующие. Ей вообще много что не нравилось: невидимки кололись, шелковый топ топорщился на груди, балетки немного натирали, выпускники и их родственники заинтересованно пялились на незнакомое лицо без сопровождения.

Густафа нигде не было видно, поэтому Элис выбрала себе место и села у самого окна, которое было приоткрыто. В зале было душно и сквозь смесь духов чувствовался неприятный аромат, происхождение которого Элис никак не могла установить.

Элис задумчиво вертела в руках телефон, не зная, стоит ли звонить Густафу и пытаться узнать, где он. От внутренних переживаний ее спасло сообщение от ван Телгена. Быстро втянувшись в рабочую переписку, Элис совсем потеряла счет времени, прислушиваясь одновременно к шуму летней улицы и к торжественной речи декана, выделяющегося своим бледным лицом на фоне густо-бордового занавеса сцены. Если бы кто-нибудь вдруг попросил ее повторить только что сказанное, она бы ответила дословно, не задумываясь. Но пересказать своими словами уже бы не смогла.

Декан заканчивал свою речь практически одновременно с перепиской Элис и компьютерного духа двоек. Элис убрала телефон в карман брюк и подняла голову как раз в тот момент, как декан спускался со сцены, а восторженные родители благосклонно ему аплодировали.

Плотный бордовый занавес конвульсивно дернулся и поехал в разные стороны...

В одно мгновение раздались истеричные крики, неприятный запах волной накрыл весь зал, декан споткнулся и растянулся на ступенях, а Элис вскочила на ноги. Телефон, которым она промахнулась мимо кармана, упал на пол, но ей было все равно – в первый раз ее не волновала пострадавшая техника.

Куда больше ее волновало – и до ужаса пугало – то, что происходит на сцене.

Точнее, то, что там произошло.

Родители и выпускники с криками и паникой рванули на выход. Стулья с грохотом падали, увеличивая и без того истеричное столпотворение. А Элис, не обращая внимание на создавшуюся суматоху, стояла и смотрела на сцену, забывая дышать.

На сцене неспешно покачивались четверо висельников. Трое из них были выпотрошены: внутренности болтались до самой сцены, залитой густой, сильно пахнущей кровью. Именно этот запах почувствовала Элис, но занавес будто бы сдерживал его до самого последнего момента. Чтобы это представление – честное слово, сказать иначе было невозможно – возымело больший успех.

Четвертый висельник – в аккуратной рубашке, пиджаке с подвернутыми рукавами, в носках разных цветов, без ботинок – был обескровлен. Из длинных порезов вдоль запястий капали последние капли крови.

Элис вырвало.

Это она не уследила за носками нервничающего Густафа – один из них точно был ее, черный с зелеными математическими формулами, подаренный ей на один из праздников коллегами. Второй носок был просто черным.

Густаф чуть покачивался на отсутствующем ветру, грустно опустив обескровленное лицо.

Элис с трудом наклонилась, подняла телефон, поводила пальцем по треснувшему экрану. В ушах гудела кровь, во рту было кисло. Медленно, с трудом переставляя ноги и не замечая никого, она добрела до выхода из зала. В коридоре кто-то глухо рыдал, кто-то звонил врачам, кто-то блевал в заботливо подставленный пакет.

Элис сползла по стене коридора, обняла колени и уткнулась в них носом. Некоторое время – полминуты или полчаса – в голове не было никаких мыслей. В горле стоял ком, болела грудь. Очень хотелось заплакать, но никак не получалось. Трясущимися пальцами Элис нашла контакт в телефоне и набрала его.

Марк ответил почти сразу.

– Элис? – хрипло спросил он. – Мы уже едем.

– Ладно, – Элис уронила телефон и только после этого смогла заплакать.

Кто-то опустился перед ней на колени, обнял, прижал к себе. Элис трясло, и ей было все равно, кто это. Голоса приближались и удалялись. Марк над ее головой что-то бормотал, пытаясь гладить по спине.

Его слова с трудом прорывались сквозь пелену, которой было укрыто сознание Элис.

Один вопрос повторялся уже несколько раз.

– Можешь встать?

Элис неопределенно качнула головой. Марк помог ей подняться.

– Тебе нужно поехать в больницу. Я заберу тебя оттуда. Хорошо? – Марк поцеловал ее в макушку.

Элис не знала, что ответить. Кроме того, что ненавидит его. Что ненавидит этот спокойный голос, теплые ладони и другие две руки, что придерживают ее за плечи и помогают идти по коридору. Марк остался далеко позади, под ногами появлялись ступени («ступеньки, фрау Бердников»), порог («поднимите ногу»), карета скорой помощи («осторожно, наклоните голову»). Больше – ничего.