Нижние Земли

– Это зеленый чай, – подсказала Агнешка. – Марк посчитал, что он тебе нравится больше, чем черный. Думаю, это связано с тем, что ты сказала о своей нелюбви к кофе. Наверное, как-то так он думал.

Марк немедленно кивнул, показывая, что именно так он и думал.

Заметив замешательство Ружи, Агнешка рассмеялась и показала на свои волосы, прикрывающие ухо.

– Отличный слух. Еще немного – и слышали бы мысли людей.

– Ага, а вместо этого просто спим в берушах, – мрачно заметил Ларс и тут же заулыбался, подмигивая Руже, как только она обратила на него внимание.

Элеонора, с которой он до того разговаривал, наклонилась, запустила руки под стол и вытащила из бумажного пакета две коробки с капкейками. Запахло сразу всем: шоколадным ганашем, апельсиновым мармеладом, сливочным сыром, соленой карамелью, вином.

Ларс громко и выразительно застонал и рухнул лицом в стол.

– Мои любимые, – патетично прошептал он.

– Это какие именно? – фыркнул Марк. – Те, которые все?

Элеонора махнула на него рукой, и Марк тут же замолчал, причем не обиженно, а совершенно естественно, хотя в любой другой ситуации уже вцепился бы в махнувшую на него руку зубами – фигурально (а может быть, и не очень) выражаясь.

– Во-первых, – начала Элеонора, пододвигая пирожные к месту стыков столов, – приятного аппетита. Во-вторых, все у вас будет хорошо. Вы же самая лучшая команда.

Всем сразу же захотелось с ней поспорить, но никто не стал. Потому что руки уже потянулись за капкейками, и за чавканьем стало уже не до споров.

– А ведь наибольшее интересное, – вполголоса сказала Элис, сосредоточенно выбирая из оставшихся капкейков – сложная задача даже с учетом того, что коробка уже почти опустела, – что она не говорит ничего того, что мы бы не знали сами.

– Во-первых, – Густаф передразнил манеру говорить Элеоноры так же мастерски, как до того копировал ее мужа, – не «наибольшее», а «самое».

Элис кивнула, сосредоточенно собирая пальцем крошки в коробке.

– Во-вторых, – Густаф подтолкнул к ее руке капкейк, – иногда важно, чтобы кто-то сказал вслух то, что ты и так знаешь.

Элис облизнула крошки с пальца и подхватила капкейк, который Густаф продолжал настойчиво тыкать.

– Ты очень умный, – сказала она, и Густаф настороженно прищурился.

Они были знакомы меньше полугода. Элис перевелась из Чикаго почти в то же время, когда Густафа пригласили на стажировку. Пригласил. Лично Тео. Густаф до сих пор с дрожью вспоминал тот день, в который все и решилось – когда он впервые увидел Тео вблизи. До того момента у Густафа не было ни малейших сомнений по поводу своего будущего. Он видел себя исключительно в магической науке. Все время своего обучения в Университете он буквально бредил тем, как будет составлять и изучать самые сложные заклинания, применяя на практике все то, чему научился, все свои таланты, которые смог развить.

А потом случилась та лекция. На которой Тео, вроде бы как, не говорил ничего особенного, ничего такого, что Густаф бы не знал – как только что Элеонора. Тео рассказывал об истории взаимоотношений между людьми и нелюдьми, магами и немагами. Рассказывал о Великой войне. Рассказывал о полумифическом Штабе, усилиями которого был налажен первый мостик к тому обществу, в котором сейчас жили они все.

Все это они проходили на лекциях по истории, социологии и политологии не один раз.

Но Тео говорил об этом как-то… особенно.

Так, что Густаф затих и всю лекцию тупо смотрел на исцарапанную столешницу перед собой, только в самом конце заметив, что на ней написано «Лучшая команда». Это было как послание. Словно кто-то из тысяч неизвестных и незнакомых Густафу студентов, сидевших до него на этом стуле, за этим столом, оставил послание специально для него, точно разгадав момент, в который эти слова станут для него стимулом поднять голову. И встретиться глазами с Теодором Ордом, комиссаром Третьего децерната, магом, посвятившим всю свою жизнь тому, чтобы между людьми, нелюдьми, магами, немагами и так далее, чтобы между всеми на свете вообще было как можно меньше вражды.

Теодор – Тео, как совсем скоро после этой лекции начал называть его Густаф – улыбнулся ему. И Густаф пропал раз и навсегда.

То, что говорила Элеонора, отзывалось где-то внутри него таким же щемящим чувством. Как и Тео, она не открывала ничего нового, говорила, в сущности, прописные истины. И, как и Тео, делала это так, что эти банальности казались откровением.

– Ты ведь понимаешь, о чем я, – улыбаясь, сказал он Элис.

Та еще раз кивнула, откусывая от капкейка, и не очень внятно сказала:

– Поэтому я и говорю тебе, что ты умный. Wise.

– Мудрый, – автоматически перевел Густаф и почувствовал, что краснеет.

Даже спустя полгода Элис – в некотором роде – оставалась для него загадкой. Из-за ее невозмутимости невозможно было понять, что кроется под порой ошарашивающими заявлениями: то ли действительно не слишком хорошее знание языка, то ли просто неумение выражать свои мысли не так прямо. Если бы Элис говорила что-то неприятное, это можно было бы назвать бестактностью, но нет, все было совсем наоборот. И это обезоружило Густафа с самого начала и обезоруживало до сих пор.