Считай звёзды

— Ты… — Райли моргает, чуть дергая головой, ведь мысли начинают роем шуметь внутри черепа. — Ты только что ущипнул меня за задницу?

Уставилась в упор на О’Брайена, а тот продолжает раздражать своей наглой усмешкой, пока хмуро повторяет сказанное девушкой несколько секунд назад:

— Всё, что находится на территории этого помещения — моё, — улыбка растет. — Где ты находишься, крольчиха?

Райли шире открывает рот, уже не может контролировать это чертово смущение, что соседствует с нереально бешенным возмущением от происходящего:

— Это не дает тебе права трогать меня! — дергает руками, чуть было не бьет себя лейкой по виску. — Господи, что за детский сад?!

Уголки губ парня не опускаются. Он стоит на месте, внезапно потянув руку и немного наклонившись вперед, чтобы достать до ягодицы Янг-Финчер, которая буквально подпрыгивает на месте, не успев вовремя треснуть его по ладони. Щипает за мягкую кожу, пропуская смешок, поскольку Райли забавно выворачивается, уходя в сторону, и поднимает лейку, словно оружие, держа на вытянутой руке. Направляет на Дилана, не изменяя злости, вот только лицо уже красное:

— Ты вообще в своем уме?! — пыхтит, обходя его и держась на безопасном расстоянии. — Придурок! Что с твоей головой не так?! — Дилан поворачивается к ней всем телом, сунув обе руки в карманы кофты, и улыбается, томно выдохнув:

— Ты всё еще в моей комнате, — кивает в сторону тумбы. — А в том ящике неначатая упаковка презервативов, — намек. Пошлый, мерзкий намек, от которого Райли передергивает, и её лицо корчится:

— Ты отвратителен! — слов нет. Девушка с угрозой указывает на него пальцем:

— Еще раз коснешься меня, — обещает. — Я порежу твои руки! — и отворачивается, даже не подозревая, с какой жалкой усмешкой О’Брайен реагирует на её слова, невольно сдержав желание потереть больные запястья.

Тоже, блин, угроза. Ничего нового она не сделает.

Дверь громко хлопает. И уголки губ парня опускаются. Стоит. Смотрит. Тишина. Вынимает ладони из карманов, начав потирать запястья, словно подсознательно ощущает мнимую боль в коже. Снимает с плеч рюкзак, бросив у кровати, валится на неё, лицом в подушку. Лежит. И будет лежать. Может, до вечера, может, до утра.

Никаких сил.

***

Засранец, заноза, чертова задница О’Брайен.

Вхожу в комнату, будто ураган, хлопаю громко дверью, не в силах контролировать свое неприятное смущение, от которого горит лицо. Этому типу только в радость водить меня в краску, думает, это сойдет ему с рук? Придурок.

Подхожу к зеркалу, чувствуя, как болит травмированное место, поэтому поднимаю немного край шорт, пальцами касаясь покрасневшей кожи ягодицы. Вот кретин. Какое он вообще право имеет трогать другого человека?

Хмуро и с возмущением в глазах пытаюсь погладить больной участок, чтобы немного снизить вероятность появления синяка. С губ слетает вздох, и брови перестают сводиться к переносице, отчего лицо теперь выражает только недовольство по поводу происходящего безобразия. Даже дома не ощущаешь себя в безопасности, подобное расстраивает. Хочется обсудить с отцом вопрос, касающийся Лиллиан и О’Брайена. Надолго ли они здесь? Ладно, женщина еще может остаться, главное, чтобы не начала менять что-то в доме, всё-таки всё здесь сделано так, как задумывала мама. Но Дилан… Он обязан съехать. Понимаю, если бы он старался вести себя адекватно, но нет. У него мысли такой нет, продолжает распространять свой дебилизм, а меня надолго не хватит.

В голове внезапно: «Рисунки были странные», — но, нахмурив брови, остаюсь верна своей основной задаче. Обязательно обговорю этот вопрос с отцом. Как только наберусь смелости.

Телефонный звонок сбивает настрой для борьбы с паразитом. Не хочется признавать, но, взглянув на свое отражение в зеркале, я увидела совсем не то, что пришлось рассматривать утром: нет бледноты лица, щеки розовые, а кожа красная от смущения, глаза не усталые, не безжизненные, а полны злости из-за своей безысходности. Эти негативные эмоции делают меня похожей на здорового человека. Больше нет пустоты в голове и в груди. Есть чувства. Да, отрицательные, но именно они придают какой-то энергии, заряжают меня, что даже невольно усмехаюсь своему отражению, вообще удивляясь, что меня тянет улыбаться.

Беру телефон с заправленной кровати. Агнесс. Что ж, еще ранним утром я не хотела говорить с ней и игнорировала звонки, но теперь с удовольствием отвечаю, даже… Улыбаясь. Очень необычное резкое изменение настроения:

— Привет, — мы говорим буквально одновременно, из-за чего смеемся в голос.

«Как ты себя чувствуешь?» — девушка всё равно спрашивает, чтобы убедиться.

— Прекрасно, могла сегодня пойти на занятия, но не нашла сил поднять свой зад с кровати, — улыбаюсь, но слегка сморщив лицо, ведь пальцами вновь касаюсь больного участка на ягодице.

«Отлично, — судя по звуку, Агнесс хлопает ладонями по столу. — То есть, у тебя нет ни температуры, ни головной боли, короче, ничего, и ты, как огурчик, так?»

С улыбкой, но немного смутившись, отвечаю:

— Да, я полностью выздоровела.

«Тогда увидимся!» — её довольный высокий голос и гудки. Моргаю быстро, опустив телефон, чтобы увериться в том, что она сбросила. Увидимся? Что это значит? Всё равно улыбка не пропадает с лица, и я качаю головой, просто припоминая о том, что «это ведь Агнесс». Хорошо, когда рядом есть такой человек, полный позитивного мышления. Порой, правда, её нелюбовь сидеть на попе ровно убивает, но закаляет. По крайней мере, чтобы она не выкинула, всё принимается мною без чувства недоумения.

Бросаю мобильный на кровать, потянувшись руками к потолку и встав на носки, чтобы слегка расправить плечи. Без предела радуюсь своему резко поднявшемуся настроению, до такой степени хорошо, что сяду и сделаю эти гребаные уроки, чтобы все выходные провести с Агнесс. Если честно, не помню, когда мы в последний раз гуляли без парней. С нами постоянно Остин и Робб. Нужно это исправить, всё-таки мы о многом не можем поговорить из-за их присутствия. Думаю, ей можно доверить, нет, я уверена, что должна рассказать про «семейку», которая въехала к нам домой. Нести этот бред одной в своей голове тяжело.

Хочу наклониться за рюкзаком, чтобы вывалить учебники и тетради на стол, но взгляд касается пианино, так что выпрямляюсь, задумчиво вздохнув и прислушавшись к происходящему в коридоре. Из кабинета отца доносится спокойная музыка, может, он не услышит?

Сажусь на стульчик, подняв крышку инструмента, и осторожно провожу пальцами по поверхности клавиш, начав довольно ерзать на месте. Скольжу нервно кончиком языка по сухим губам, и вновь поглядываю в сторону двери. Ладно, не услышит. На поверхности пианино стопками сложены тетради матери с нотами, беру одну, в которой отметила музыку, что женщина играла мне и пела чаще всего. Я помню её наизусть, осталось научиться играть.

Поглядываю на раскрытый разворот тетради и аккуратно жму на нужные клавиши, улыбаясь шире, ведь чувство ностальгии разливается теплотой по организму. Не начинаю петь, еще не готова, но в мыслях уже звучат слова, только вот голосом мамы. От этого данный процесс приносит больше удовольствия. Уже не поглядываю на ноты, переигрываю мелодию, иногда сбиваясь и начиная с самого начала.

И становится так хорошо, спокойно внутри. День начался тяжело, но сейчас груз пустоты пропадает.

Я чувствую себя отлично.

***

Целый день, нет, правда, день провожу в комнате, покидая её только для того, чтобы налить себе горячий чай с ягодами, а после вернуться и продолжить пыхтеть над домашней работой и просто конспектами, которые, по просьбе, скидывает Остин, параллельно интересуясь моим самочувствием. Тяжело заставить себя вернуться к учебе, причем в таких количествах, но я очень горжусь тем, что смогла заставить себя закончить за сегодня. Да, пускай на часах почти восемь вечера, но этот день — лучший, так как не было ссор с отцом, он сам работает, не было лишних стычек с придурком из соседней комнаты.