Считай звёзды

Дилан проявляет просто сверх своей нервозности, когда начинает активно стучать зубами, еле приоткрыв рот, будто у него судороги. Взгляд направлен в стену. Такой… Недовольный, и это я опять смягчаю, чтобы саму себя не угнетать.

И, как бы, без задней мысли глотаю еду, откашливаясь и спрашивая:

— Всё в порядке? — очень надеюсь, что ему просто нужно снотворное или какое-то другое лекарство.

Дилан медленно переводит на меня свой взгляд.

Пф. И кого пытаюсь обмануть? Он явно ненавидит всё, что дышит рядом с ним в радиусе пяти километров. Смотрит. Молчит. Но этот чертов взгляд говорит о многом, так что я даже рада, что он не открывает рот. Еще раз прокашливаюсь, пытаясь продолжить спокойно кушать, но зрачки никак не угомонятся. Скользят то в одну сторону, то в другую, в попытке найти идеальный ракурс, чтобы парень не попадал в поле моего зрения. Не выдерживаю такого надсмотра, так что еще раз выдыхаю, собрав всё терпение:

— Что опять? — выпрямляюсь, в упор уставившись на Дилана, который внезапно откидывает вилку в сторону, и та со звоном бьется об пол. Не реагирую, продолжив спокойно глотать кислород. Смотрю ему в глаза, он смотрит на меня. Дышит тяжелее, глубже. Детский сад. Не устану это повторять, но уже тошно убеждаться в одном и том же. Чертов ребенок.

— Что. Опять? — повторяю вопрос, специально разделяя слова, отчего сказанное звучит жестче. И не даю ответной реакции, когда О’Брайен рукой смахивает тарелку со стола. Грубо и резко. Звон. И минус еще одна тарелка в моем доме. Моргаю, спокойно выдохнув. Нет смысла говорить с человеком, который смотрит на меня, как на врага всего народа, но почему-то меня не оставляет чувство, словно этот тип чего-то ждет от меня. Не трудно предположить, что он жаждет какой-то сцены, что я сейчас всплесну руками, заору, как резаная, начну бросаться едой или… Как там ведут себя умалишенные? А я лишь опускаю плечи, сохранив на лице серьезное безразличие. Будь по-твоему, О’Брайен: делай, что хочешь, веди себя, как хочешь, но я больше не буду тратить на тебя эмоции. Ты — никто.

Но убрать придется, чтобы этим не занимался отец или Лиллиан. А лучше, чтобы никто из них вообще этого не видел. Да, верно.

С этой мыслью поднимаюсь со стула, вполне себе спокойно присаживаясь на корточки, начав собирать осколки. Не реагирую, когда Дилан встает, резко отодвинув стул, и тяжело шагает к дверям. Хмурюсь, подняв голову только тогда, когда слышу, как громко он закрывает за собой дверь, оставляя меня одну на кухне. Встаю, держа в руках осколки тарелки, и хмуро приглядываюсь к стеклу на двери. Медленно подхожу ближе, подняв одну ладонь, чтобы пальцами скользнуть по поверхности стеклянных узоров. Моргаю, приоткрыв рот, ведь тут теперь небольшая трещина. Еле заметная, но она есть. Тянется от одного края до другого.

Глотаю беспокойство, приняв, наверное, самое мудрое решение в такой ситуации.

Промолчать и постараться впредь не оставаться с ним наедине. Кто знает, что он может сделать? Лучше избегать лишних встреч. Целее буду.

***

Jean-Pierre Taieb — Ru

Хлопает по карманам, ищет сигареты. Больше. Нужно больше. Не просто никотин, но парень не позволяет себе переходить некоторые границы. Он не станет употреблять травку, не станет грешить с алкоголем, ведь нет желания быть таким, как Шон. Таким, как Дориан, таким, как… Как все эти херовы «ухажеры» его матери. У парня были примеры того, к чему приводит употребление. И он не желает быть одним из них, но с каждым днем, с каждой пережитой ночью всё труднее сопротивляться влиянию компании, в которой все буквально жрут траву на завтрак. О’Брайен не хочет терять себя, как личность, не хочет иметь зависимость, и ему страшно представить, что будет, если попробует проткнуть иглой напряженную вену, так как уже чувствует некую зависимость от вина. Да, он часто распивает его, может, раз в неделю точно позволит себе выдуть бутылку, и то, если она достанется бесплатно. Денег-то нет на выпивку. Контроль. Держать себя в руках. Но трудно. Нет выхода для эмоций, а он обязан быть. Пойти подраться? Зачем? Принести кому-то проблем? А если его за это посадят? Кто останется с мамой? Господи, как ему охота просто отключиться и немного не быть собой. Совсем чуть-чуть просуществовать без этой естественной кучи дерьма в теле. С семи лет оно копится. И больше, больше, больше. Год за годом, больше, больше, больше, мать вашу. В один прекрасный день он сорвется. Он сделает то, о чем пожалеет.

У Дилана нет желания приносить себе вред. Он не хочет умирать, поскольку мать останется без поддержки. Всё было бы куда проще, если бы О’Брайен был бесчувственной скотиной, плевавшей на неё, тогда он просто бы проводил время с травкой, решил бы отнести себя к тем людям, которые сейчас всячески забивают головы упырей своими идеалами. Бывшие зеки, да, круто, блять. Это ведь то, чего хочет О’Брайен. Вытворить какую-то хрень и сесть за неё в тюрягу.

Если бы ему было всё равно, он бы смог убить себя.

Но даже при своем равнодушии, ему бы не удалось, потому что парень не хочет умирать, так какого хрена жизнь постоянно подводит его именно к суицидальным мыслям? Разве это честно?

Поднимается на второй этаж, спеша в комнату, чтобы больше не выходить сегодня, но сам притормаживает, когда слышит, как из кабинета Митчелла доносятся голоса взрослых.

— Вот, вроде те препараты, — мужчина хрустит пакетом с таблетками. — Они должны унять боль.

Дилан подходит ближе, чтобы рассмотреть происходящее сквозь небольшую щель, оставленную между дверью и её аркой. Лиллиан улыбается, стоит, опираясь спиной на стол, чтобы поддержать равновесие. Берет пакет, начав изучать его содержимое, но с усталостью выдыхает, опуская свои тонкие руки. Смотрит на Митчелла. Тот не сразу решается подойти чуть ближе. Его пальцы нервно дергаются, пока пытаются ухватить хотя бы одну сигарету в пачке. Мужчина встает напротив женщины, и та тепло улыбается, подняв ладонь.

…Слишком яркое солнечное утро. Сидит на качелях, раскачивает себя самостоятельно, не вслушиваясь в шум ребятни вокруг, пока с интересом наблюдает за тем, как мама поднимает руку, пальцами касаясь щеки отца…

Лиллиан наклоняет голову, отчего в глазах читается больше нежности, чем до этого, и Митчелл сжимает губы, прикрыв веки, чтобы полностью насладиться касанием её пальцев. Женщина проводит ладонью по щеке, чувствуя грубую щетину, но она столь приятна.

Дилан моргает, сделав непроизвольный судорожный вдох.

…Отец улыбается, вновь помогая сыну, раскачивает его сильнее, но не отрывает взгляда, полного такой же любви, от женщины, и та проводит рукой выше, зарываясь пальцами в его темные волосы на затылке…

Лиллиан касается волос мужчины, шире растянув губы. Смотрит с той самой любовью, и парня передергивает. От тех ощущений, что вызывает эта картина. Та самая любовь в глазах. Она принадлежала его отцу. Только ему, а сейчас… Как она может точно так же смотреть на другого мужчину? Дилан не понимает этого.

Но подобное учит его, создает внутри человека свои принципы и свое мнение. Одно из них съедает, нанося глубокий режущий удар.

Люди неверны. Они лгут. Они бросают.

Чувства имеют свой срок годности. Даже если ты признаешься в них, даже если тебе отвечают взаимностью. Через десяток лет они угаснут, и два человека, которые раньше дышали друг другом, будут искать тех, кто сможет ответить их желаниям и предпочтениям.

Наверное, именно это — самое большое разочарование О’Брайена, лишающее возможности перестать стыдиться некоторых своих мыслей.

***

Выбегаю на теплую улицу, наслаждаясь ароматом прошедшего ночью дождя. Настроение такое же солнечное, как и небо, энергии много, с самого подъема хоть отбавляй и раздавай всем подряд в качестве пожертвования. Поэтому мой выбор пал на такое нежно зеленое платье с юбкой клеш: оно выглядит официально, с рукавами, но при этом так веселит меня своей юбкой, в которой охота кружиться. Меня ждет теплый день, так что сверху ничего не накидываю, оставляя только рюкзак висеть на плечах. Быстро иду по нашей улице между домов, чтобы выйти ближе к основной дороге. Хорошо, когда есть друзья. Готовы помочь при появлении проблемы. Моя проблема — отсутствие транспортного средства, поэтому Остин предложил свою помощь.