Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 30



Конечно, они, люди литературной власти, опоздали сбить его влёт, писателя Юрия Полякова, имевшего «досадную» привычку называть чёрное чёрным, белое белым. Рано взлетев, он, совсем не намного, но опередил во времени их полное, агрессивное всевластие – имена вершителей литературных судеб были значительно мельче, чем имя Полякова. Далее – могли его оклеветать, замалчивать им написанное, не публиковать, мстить за каждое слово литературной правды. Но стереть, вымарать из литературного процесса, как прочих, менее известных русских писателей патриотического направления, вершителям судеб уже было не под силу.

Для прозаика Юрий Поляков удивительно рано увидел и осмыслил социально значимые точки опасного перегрева партийной системы. Его «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» читала и знала вся огромная страна – СССР. На эти произведения гневалась изрядная часть партийной номенклатуры, уверенная в непогрешимости своего правления. Она грезила о писателе, который бы замурлыкивал и обласкивал бы всё, происходящее в стране, безо всякого разбора, – Юрий Поляков воссоздавал модель общества предгрозового, шагающего бездумно, почти безмятежно, к своему распаду. Разморённое благодушием перезревшего социализма, коллективное сознание отворачивалось от грядущей беды. А произведения Юрия Полякова, увлекая живостью и остроумием письма, вдруг показывали в итоге: беда разрушения государственных устоев жизни совсем рядом.

Все ранние произведения Юрия Полякова отображали то, что происходит в благословенном обществе равных возможностей, которое вот-вот пустят по ветру ленивые люди-начальники – и сноровистые люди-пройдохи. («Козлёнок в молоке», «Апофегей»). Однако самый дальновидный роман Юрия Полякова, «Демгородок», я бы переиздавала сегодня не столько для широкой публики, сколько для служебного пользования, – то бишь, для спецслужб.

Конечно, по самым первым чьим-то публикациям, мы, не будучи даже знакомыми, довольно хорошо знали цену тому, кто как пишет. И если в науке дорого то, что можно воспроизвести опытным путём, в литературе, как и в любом творчестве, – всё наоборот: ценно то, что воспроизвести невозможно. Самая старательная гладкопись ничего не стоит в сравнении с авторской, неповторимой, особенностью стиля. А самое правильное мировоззрение, облечённое в безликую или в подражательную форму, не способно оживить художественное произведение ни в малейшей мере. Так вот, удивляло и заинтересовывало сразу: детали в прозе Юрия Полякова – невоспроизводимы. Они увидены автором с самого неожиданного ракурса. Невоспроизводимы ироничные извивы, некие особенные смысловые виньетки, которые разъять на части и рассмотреть, как это выстроено, невозможно. Не случайно ведь с полным профессиональным уважением относились к прозе совсем ещё молодого Юрия Полякова большие мастера прозы – и Анатолий Ким, и Владимир Личутин.

Меж тем, в литературе начала XXI-ого века творилось что-то уж совсем невообразимое, сразу – по всем направлениям. Разгул либерализма в стране был таков, что у начитанных людей волосы вставали дыбом – от текстов новоявленных, официальных кумиров, представляющих литературу России на всех международных уровнях. «Кумиры» сидели во главе столов, рядом с губернаторами российских городов, на их роскошных приёмах. Прижимались перед телекамерами к первым лицам Государства. Пьяные от своей неожиданной значимости, они призывали наш терпеливый народ ко всё большему и большему покаянию – за то, что он никогда не совершал…

Патриотический фланг, не принимающий участия в модном истязании и бичевании традиционных русских ценностей, оказался втиснутым в крошечную резервацию, разместившуюся на печатной площади всего лишь двух литературных журналов. И такая литература не интересовала ни одно книжное издательство, потому как финансово поддерживалось государством лишь то, что идеологически было направлено против государства…

Какие-то слабопишущие писатели-подготовишки вдруг выскакивали из ниоткуда и занимали статусные должности в писательской иерархии, поучая ремеслу всех прочих. Образовалась даже целая прослойка банкетных писателей, которые брать литературные премии научились раньше, чем писать. И обнаружилось какое-то странное отсутствие мужских людей – носителей вполне определённых качеств: в конкурентной борьбе за собственное преуспеяние померкли вдруг в литературных деятелях, вчера ещё – очень приличных товарищах, и честность, и благородство, а главное – подевалось куда-то чувство ответственности за сам литературный процесс.

В этой вот круговерти и кутерьме в главные редакторы «Литературной газеты» пошёл писатель Юрий Поляков. И его газета взяла на себя страшно неблагодарную роль – отражать всё, именно – всё, происходящее в русской литературе. Но что можно было в ней отразить, когда она не двигалась никуда, а лишь кружила на одном месте, отработанно и чётко? Так кружит лодка, если грести только левыми или только правыми вёслами.

Чтобы литературная лодка двинулась вперёд хотя бы чуть-чуть, требовалось привести в движение вёсла двух сторон. По тем временам, в самом начале третьего тысячелетия, задача эта была немыслимо рискованной, поскольку с патриотической стороны уже и уключины были давно вышиблены – и выброшены вон за ненадобностью…



Упорядочение литературного процесса страны силами одной газеты – в этом, кажется, не был заинтересован уже никто, кроме Полякова. Одни не прощали ему, что он печатает либералов, другие – что печатает патриотов. Но сама мозаика литературной жизни России была на страницах газеты всё же явлена миру.

Тут не плохо задуматься о роли личности в истории литературы, а именно – о личности, наделённой способностью гармонизировать пространство, а не разрушать его вдребезги. В одном из интервью Ю. Поляковым обозначена его позиция по этому вопросу следующим образом: «Статьи, точно предохранительные клапаны, позволяют литератору выпустить излишний социальный гнев, ярость оскорблённой нравственности, мимолётную обиду на подлости эпохи. Это необходимо, ибо настоящий художник не должен валить в своё произведение шелуху сиюминутности, но отбирать осмысленные зёрна бытия».

Так или иначе, а литературная лодка перестала вертеться в одном и том же заколдованном кругу. Она двинулась вдруг, приводя в ужасное негодование литературных хозяев жизни – безраздельных монополистов на протяжении двух десятков лет! И на протяжении двух десятков лет не сумевших создать ничего нового в стране, кроме демократического своего, литературного ноу-хау – романов домохозяек. Да, да, ту самую домохозяйку, которая должна была при коммунизме управлять государством, либералы усадили строчить романы. Дали ей роскошное денежное довольствие и научили несчастную кричать повсюду: «Мы, писатели!», «Мы, русские писатели!».

А ведь все эти люди почти четверть века занимали чужие, не свои, места! Из года в год съедали чьи-то литературные судьбы, вытесняя собою настоящих литераторов! Брали не своё, пили чужое, ели чужое, сидели не на своих стульях. Вполне успешно сидели…

Да и сейчас, когда любить Родину уже не зазорно, те же вершители судеб вдруг переобулись в патриотизм! Схватили рулевое весло и ну грести, поднимая брызги доверху. Орут о себе с экранов: «Наконец-то мы, патриоты, у власти! И так-то мы, патриоты, добры, что теперь печатать будем исключительно своих оппонентов – тех, кого печатали эти противные либералы все 25 лет!»

…Иногда я перечитываю стихотворение Юрия Полякова «21 июня 1941 года. Сон». «Сегодня я один за всех в ответе…» Но каждый раз кажется мне, что это – о предчувствии войны, захватнической и беспощадной, в нашей отечественной литературе рубежа веков, в нашей многострадальной культуре. «И знаю я один на белом свете, что завтра белым свет не назовёшь…»

Датировано стихотворение 1975-ым годом. Да, тогда уже Юрий Поляков действовал, как предостерегающий, – движимый желанием исправить, спасти, настоять на правде. «Что я могу перед такой бедою?! Могу – кричать, в парадные стучась. Спешите, люди, запастись едою и завтрашнее сделайте сейчас!..»