Вне имён

Осмотрев помещение, Фанни вернулась, села за стол, в мягкое кресло; выдвинула первый верхний ящик. Там были письма, целая груда писем с пожелтевшими листками. Написаны они были мелким, летящим почерком с левым наклоном и крупными заглавными буквами; в старой орфографии. А еще - на французском.

Книги на краю стола... Томик Вольтера, "Езда в остров любви" Тредиаковского, оды и стихи Ломоносова...

Она взяла Ломоносова.

Через некоторое время, уже глубокой ночью, в дверь постучали.

Она подошла к двери, робко её открыла.

- Это я, - сказал вкрадчивый голос.

Неяркий свет высветил лицо Схимника.

- Я, по поручению Милицы, принес всё, что она просила. Ваши вещи, документы, загранпаспорт...

- Загранпаспорт? - удивилась Фанни. - У меня его нет.

- Теперь уже есть... А еще... Я принес тетрадь. Ту самую, что была на вашем столе. Вы, быть может, ещё не всё прочитали, - добавил он тихо.

- Входите же! - попросила Фанни.

Схимник вошел, но как-то робко.

- Садитесь, - предложила она, указывая на кресло в углу, рядом с журнальным столиком. Он поставил рядом с её столом дорожную сумку и присел, куда она попросила.

- Вы, должно быть, уже всё знаете...,- прервала молчание Фанни.

- О Поэте? - спросил он. - Впрочем, его звали Иваном. Иван Пономарев. Да, я знаю... Я догадывался уже о чем-то таком... Печать трагедии была на его лице. Он - из тех, кто пошел до конца. Иван настолько хотел быть поэтом, что не стал выходить из образа, даже когда понял, куда ведет этот путь. Честный поэт - это человек с ободранной кожей. И он... шел по этому пути, выдавливая из себя стихи ежедневно. Это было и смешно, и...грустно. Он писал о горе и боли, о судьбе и отчаянии... Знаете ли, все мы, рано или поздно, сходим с этой опасной дороги: относиться к своим стихам всерьез, воспринимать их написание, как миссию... Но для некоторых... Сойти с этого пути означает предать поэзию. Правду. Совесть, наконец. Они не могут иначе. Не могут жить, посвящая свое время работе, друзьям, семье, прочим мелким занятиям - но не стихам, которые поглощают их полностью. Даже, если их стихи наивны и несовершенны, и они это понимают, но... Они идут до конца. И... умирают. Помните, "Кто кончил жизнь трагически - тот истинный поэт"? Эти поэты именно так для себя решили. Увы... Именно так. Ну, что ж, а нам... Остается утешаться тем, что, возможно, после смерти они заслуженно попадают в иной, более лучший, мир... Наверное, это было бы справедливо.

- Я не верю в справедливость.

- Я тоже, - ответил Схимник. - И... в богов, которые нас распределяют по мирам и воздают по заслугам. Но, я верю в тебя. В Неназываемого. В Женю, в конце концов.

- А... В себя?

- Иногда... Бывает. Но очень редко, - ответил Схимник.

- Я... Такая же. Ведь нам с детства внушали мысль, что мы - ничтожества. Неумехи, незнайки. На многочисленных работах о нас вытирали ноги. "Человек - это звучит гордо"? В лучшем случае, это звучит... никак. А чаще, абсолютно несчастно. А потому... Мы совершенно не верим в себя. И было бы смешно, если бы при всём этом... Мы в себя верили. Такие верующие есть только в психушках.

- Согласен с вами. Именно потому, мы предпочли верить в машины. Преклоняемся перед гаджетами и обожествляем интернет...

- Обожествляем?

- Конечно. Ведь мы вполне можем жить без Бога. Мы без него легко обходимся. Но не можем существовать без интернета. И...не только без Бога... Человечество, в общей своей массе, лишилось духовного поиска в принципе. Теперь люди стремятся быть одинаковыми. Иметь не только одинаковую одежду и лица, но и мысли. Стереть индивидуальность. Смотреть последние фильмы, только что написанные книги, новую музыку. Верить - тоже одинаково. Заходить в собор и ставить свечку.

- Это - обобщение; но, в общем, вы правы. Все средства массовой информации постоянно внушают нам, что мы что-то "должны". Учат нас мыслить "правильно". Вначале - учили быть толерантными. Потом - позитивными и креативными. Используя эти слова в понятном только им самим смысле. Ну, а сейчас придумали новый термин: социально адекватными. Все эти термины на деле означают: безликими, правильными и...никчемными.

- Да. Причем, "креативность" вышла из моды только после того, как добралась до самого низа... Креативными стали даже туалетная бумага в новом, так сказать, оформлении и новая помада.

- Схимник...

- Что, Фанни?

- Похоже, вы со мной прощаетесь? Раз... Принесли сюда эту тетрадь...

- Да, и думаю, что надолго.

- Почему?

- Вам надо уехать: вас вычислили. Вам больше нельзя оставаться в Петербурге.

- Думаете?

- Да. Я в этом уверен. Вы нужны нам... Живой. Уезжайте.

- Тогда... Тогда, прочитайте мне что-нибудь. Из тетради. На прощание. Всё, что захотите.

- Ну... Хорошо. Тогда... Прочитаю это. Скажем, эссе... Кстати, если не будете знать, как назвать свое произведение, называйте "эссе"...

- Так... Читайте же! Я слушаю...

*

- Нет ничего обыденного и повседневного; всё дело просто в нашем восприятии. А восприятие внутреннее, быть может, рождается от того, что теряется нить, связующая человека с пониманием окружающего, и он остается наедине с собственным страхом. Не таким страхом, который рождает появление неведомого, которое вторгается в нашу жизнь; нет, страхом, порождаемым ощущением, что время ускользает безвозвратно, и, сколько бы его ни было, оно непременно закончится. А ты... не можешь вырваться из того кокона, в который закутали тебя внешние обстоятельства, похоронив там навсегда все свои стремленья.

Страх нужно преодолеть.

Первую свою сказку я написал... В углу. Меня наказали; не помню, за что. Я должен был там стоять, пока не осознаю, как я не прав. Какой я гадкий.

Но, в конце концов, мне там понравилось.

Если нельзя выйти за пределы своего угла, то надо попробовать... растворить стены.

И мальчик в углу стал сочинять сказку.

Я не помню, когда и зачем я её себе придумал. Наши внутренние миры вряд ли пересекаются. Она совсем другая. Смешливая и веселая, она играла на арфе и прекрасно пела. Она любила своего мужа и детей, но развлечения любила ещё больше. А еще, друзей и приятное общество она ценила больше, чем книги.

И, к сожалению, она была королевой. Вся её вина состояла в этом. Бесконечный, смертный грех. А еще грех состоял в том, что она абсолютно не умела плести интриги. И в том, что как раз в это время некие силы решили изменить существующий строй.

Кто-то подговорил бедных, и те пришли к ней и потребовали хлеба. И королева выдала им хлеб и пирожные, фрукты и овощи.

Но бедные не насытились, поскольку те из них, что вломились во дворец, были жадными и завистливыми. Они увидели убранство дворца; потому, им стало мало пирожных.

- Ишь, ты! Она сказала: "Если у них нет хлеба, то пусть едят пирожные"! - зло скакал кто-то в толпе. - Идите и заберите у них всё, что они отобрали у народа!

И толпа пришла во дворец. Простые люди забрали себе все богатства, всё золото, все драгоценные камни. Потом увели и обезглавили её мужа. Королева пыталась защитить собою детей, но они вырвали их из её объятий.

Она осталась одна, брошенная в тюремную камеру.

Во дворце, на верхних этажах, теперь гулял ветер, а внизу устроили конюшню.

На улицах слышались похабные песни и брань.

"Теперь... Мне остается только умереть", - подумала королева.

Но и это ей не дали сделать спокойно.

Они вернулись снова.

- Зачем вы пришли? - спросила она у толпы. - Мне больше нечего вам отдать.

Один из мужчин глумливо улыбнулся.

- Есть, чего: свою жизнь, - ответил он королеве.

Да, в действительности все сказки заканчиваются плохо. Но эту... Эту я ещё не окончил. Я хочу завершить её вовсе не так, как этого требует здравый смысл. В реальности все революции оканчиваются одинаково: кровавой бойней, экспроприацией экспроприаторов... (Ведь у нас, у живых, всегда есть еще, что можно забрать, правда?)... Пустыней и выжженной землей под тусклым небом.