Крестоносцы 1410

– А та сестра? – изучал Мерхейм.

– Собственно о ней я и хочу узнать. Со своим мужем, который звался Носек, она переселилась в Пруссию.

– А! Носкова! – пробормотал тевтонец, улыбаясь.

– Вы знали о ней что-нибудь?

– Знают Носкову в Торуни все, знаю я и магистр, – сказал казначей, – это вам, однако, не много поможет. Брат за сестру не отвечает, сестра брату порукой невинности служить не может.

– То есть, в самом деле меня подозревают так тяжело? – молвил старец.

– Что же хотите? Это такие времена, времена, в которых мы своих собственных людей опасаемся, а что же до чужаков?

Он помолчал немного и вставил:

– А давно вы со двора Ягайлы отпущены?

– Годы прошли, как его не видел, – сказал старик.

– Но вы его знаете?

– Не отрицаю.

– Не правда ли, что он подлый язычник? – добавил Мерхейм.

Прошла минута в молчании, старик улыбнулся.

– Он король и господин христианский, – сказал он, – благочестивый, благотворительный и милосердный. Не верьте басням. Может, сохранила память первые верования и колдовство какое, но в Христа он верит и иного Бога не знает.

– У нас говорят иначе.

– Не удивляйтесь: он и враг, и вы издали его только видите или скорее слышите о нём.

– Это правда, – ответил казначей насмешливо, – и так же не удивительно, что мы, не зная вас, считаем за шпиона.

– Ничего не говорю, одежда священника меня защищает.

– А что же свидетельствует, что и она не надета только для вида?

Ксендз возмутился.

– Кто бы посмел её себе присвоить? – воскликнул он. – Разве что, кто Бога в сердце не имеет?

– Есть на свете и такие, которые в сердце Его не имеют, – доложил Мерхейм. – Поэтому, преподобный отец, для очищения вас от этого нужно что-то больше, чем пустое слово.

– Слово священника, большего ничего не имею, – тихо прошептал старик.

Они помолчали.

Лицо Мерхейма постепенно становилось всё более суровым.

– Давно вы ту сестру видели? – спросил он.

– Так давно, – грустно улыбнувшись, отозвался старик, – что она может не узнать меня, а я её.

Казначей покачал головой.

– На удивление плохо для вас вещи складываются, – сказал он. – Мне очень жаль. Я бы рад вам помочь, да не нахожу способа. Но послушайте, что было бы плохого в том, если бы вы вашему королю послужить хотели? Это можно предоставить… а одновременно… послужить Королю Небесному, который является господином всех нас… ту службу оставив.

Они посмотрели друг на друга. Старичок, казалось, не понимает уклончивой речи, либо не хотел понять, чего от него требуют.

– Я никогда не лгал, – отозвался он после раздумья, – и никогда Господу Христу нашему служить не прекращал. На что я сдался королю Ягайло? Я старый, молюсь и семью ищу, чтобы перед смертью попрощаться.

Казначей заколебался, встал, провёл рукой по лбу, потом потёр руки.

– Преподобный отец, мне было бы очень больно, когда бы от вас ничего по-хорошему узнать не смог. Великий магистр – человек справедливый, но грозный и суровый, что если он пытать вас прикажет? Вы не вынесите.

– Это верно! – вздохнул старик и замолк.

– Поэтому лучше рассказать правду и послужить Ордену, который своим слугам по-королевски платить умеет.

– Я сказал правду и говорю её, а служба моя разве что Богу полезна: людям они не много платят.

Казначей по-прежнему прохаживался.

– Итак, госпожа Носкова ваша сестра? Сестра? – спросил он.

– Если её зовут Барбара и она родом из Силезии… Где живёт? В Торуни?

– В Торуни, и живётся ей совсем счастливо, но на вас, мой отец, вовсе непохожа, так как душой Ордену предана.

– Значит, поручитесь за меня, – сказал ксендз.

– А как она, столько лет вас не видевшая, доказать сможет? Не могли же вы не измениться с того времени? Вы не знаете, как её найдёте, она тоже не знает, чем вы стали.

– Люди так не меняются.

– Хуже Луны! – засмеялся Мерхейм. – Вы не имеете другого средства, отче, следует либо признать всё, либо… мне очень вас жаль…

Оперевшись на руку, не ответил старик ни слова; казалось, что он молится.

– Простите меня! – едва слышно сказал казначей. – Я должен вас проводить, куда мне приказано…

Старик поискал посох, прислоненный к стене, надел свою торебку на плечи, шапочку на голову и стоял, готовый к выходу. Его белые руки, исхудалые, дрожали от усталости, оперевшись на посох. Искоса смерил его глазами казначей и зашагал к двери.

Между двумя железными дверями, ведущими в каземат Витольда, стояли двое кнехтов с алебардами в руках, с мечами у пояса, в плащах с полукрестами.

Не говоря им ничего, посмотрел только казначей и рукой указал им идти налево, куда и сам пошёл впереди. Выходящего старичка двое прислужников взяли под конвой. Вместо того чтобы выйти из здания по лестнице, Мерхейм пустился длинной сводчатой подземной галереей, кое-где с левой стороны осветлённой маленькими решётчатыми окошками.

Несколько раз он и идущий за ним повернули направо и налево по тёмным переходам, пока не дошли до обитой двери, от которой открытый железный затвор лежал у стены. На углублённой в толстую стену двери был подвешен чёрный крест.

Когда она отворилась, казначей к ней приблизился; перед ними показалось огромное сводчатое помещение, поддерживаемое двумя мощными столбами, которые делили его на две части. Напротив входа огромный длинный стол, покрытый чёрным сукном, выглядел, как катафалк. На нём стояло большое распятие, а вокруг сидело несколько человек в рыцарской одежде. Один из них, безбородый, духовного сана, служил им писарем и толстая книга лежала перед ним.

Слева две лестницы сходили в другую часть залы, расположенную ниже и отделённую столбами, между которыми стояли чёрные брусья.

Ксендз даже не отвратил своего взгляда с той стороны, смотря на тот трибунал, представший перед ним, а мог бы испугаться в душе, когда туда упал его взгляд… За распахнутым занавесом пониже был виден огонь, горевший в широкой печи, в которой нагревались щипцы и железные прутья. Рядом с ними стояло несколько человек с засученными рукавами, сильных, плечистых, с неистовыми лицами. На земле лежали толстые канаты и верёвки, дальше стояло как бы деревянное ложе из удивительно ровных срубов и табурет, напоминающий деревянную лошадь.

Со свода свисали канаты с колёсами. Различный инвентарь, неподходящий для описания, лежал во всех углах этой страшной комнаты, задымлённой, тёмной, выглядящей какой-то адской камерой.

Прислужники действительно имели лица сатаны: низкие лбы, глубоко посаженные глаза и улыбки существ, которые наслаждаются, когда могут мучить и насмехаться.

Не обязательно было долго смотреть, чтобы по этим приготовлениям догадаться о пытке, без которой почти никакой трибунал в те времена не обходился.

Казначей сел на скамью сбоку, словно равнодушный свидетель. Главное место занимал человек старый, сгорбленный, в шапочке, натянутой на уши, с впалыми губами. Он приложил руку к глазам и, прежде чем заговорил, долго всматриваясь в старца. Потом поправил стоящее распятие и повернул его Христовым лицом к прибывшему, который стоял, опираясь на посох. В эти минуты человек духовного звания тихим и полным сладости голосом приступил к допросу Старик отвечал спокойно, по-прежнему опираясь на посох и вытягивая иногда больную ногу Фамилия, возраст, положение, причина путешествия; он отвечал то же, как перед другими. В зале царила тишина и, кроме его голоса, потрескивания огня в комнате, шелеста одежд, когда люди двигались, ничего не было слышно.

– Чего вы от меня хотите? – наконец отозвался он. – Почему подозреваете священника и старца? Вот изображение Спасителя, могу перед ним дать клятву, что я невиновен. Ничьим шпионом я не был, никто меня не посылал, с молитвой только шёл.

Судьи переглянулись.

– На ком висит подозрение, что плохое делает, тот и плохую клятву может дать, – сказал старый судья. – Я вас заклинаю говорить правду и не принуждайте нас к тому, от чего у вас тело, а у нас душа будет болеть.