Страница 46 из 48
"Бунтарей" оказалось около трех сотен. Неожиданно пришли за мной. (Неожиданно, потому что наш отряд не бунтовал). Отвели на "вахту" и там стали тщательно обыскивать. Каким же злорадством вспыхнули глаза курсанта, когда нашел крестик, и с каким же отвращением бросил его в кучу мусора. Я удивлялся, как же коммунисты дрессируют нашу молодежь, и как же легко мы им поддаемся. Запихнули в переполненный "автозак".
Полтавская пересыльная камера.
На полтавской тюрьме, всех нас, отборной бранью и носками сапог гоняли по коридорам. В камере, в которую меня сапогами затолкали, было двое заключенных. Они развлекались тем, что заставляли меня ежедневно пять, или даже шесть раз мыть, убирать "хату". Издевались, когда находили незначительный недостаток. Это так ребята меня "прессовали", и при этом смеялись: "Терпи, бунтарь – атаманом будешь!".
Однажды в камеру бросили подписанный на мое имя баул. В той сумке было все новое и моего размера: ботинки, костюм х/б, нательное белье, пять пар носков, тетрадь, ручка, конверты, мыло, зубная щетка. Понял, это ребята собрали мне все необходимое в дорогу. Тепло стало на душе от такой зековской солидарности, человеческой доброты.
Прошла неделя. Приводят меня в следственную камеру. Там находились двое в штатском. Один из них показал удостоверение. Я запомнил: "Сотрудник полтавского КГБ капитан Жежелов". Напарник капитана философски сказал: "Именно таким мы тебя себе и представляли".
Пересказали мне все те анекдоты, которые я "травил" в лагере. А также подробное описание моих разговоров со старшиной и завхозом соседнего отряда. Оказывается, эти знатоки Магии и одновременно "кумовки" описывали мои разговоры, и получив сладкую награду, меня тем чаем и конфетами щедро угощали, чтобы еще чего-то узнать и получить еще награду. Понятное дело: в лагере их тоже не оставят, чтобы не "сжечь" агентов, так что злой дух всем нам дал верный ответ.
Комитетчики смотрели на меня с интересом, будто на какого инопланетянина. И, чтобы добить морально, показали… то самое, уже отправленное, мое письмо, адресованное ЦРУ! Все похолодело внутри. Подумалось: – теперь, действительно, век воли не видать. Но – нет. Вмиг на столе появились бутерброды с маслом и колбасой, булочки с сыром.
Приглашали ласково:
– Это тебе… Ешь, не стесняйся… Знаем мы, как тут кормят…
Я смутился и тихо спросил: – А почему такая честь?
Объясняют:
– Если мы станем друзьями, то каждый день будешь так питаться, а самое главное – домой освободишься раньше.
Я решительно сказал: – Нет!
А один из них: – Ну, что же, ты очень пожалеешь, что отказался!
И я заметил, как злые огоньки вспыхнули в их глазах. Отпустили. Не спится. Думаю: какую месть, подлость готовят мне комитетчики?
"Столыпинский" вагон.
Прошло четыре дня. Вызывают на этап. Меня и еще шестерых блатных этапировали в тюрьму города Харьков. Через неделю этапируют по железной дороге куда-то в Россию. Хороший конвоир попался в "столыпинском" вагоне – каждому зачитал место назначения. Кому куда, а мне: Бурятская АССР, поселок Видрино.
Послышался голос бывалого узника:
– Вот кому, действительно, не повезло. Зона на выживание. Строгий режим. Кулак гуляет.
Я удивился:
– Как так? Кто имеет право беспричинно ударить узника?
Тот кисло улыбнулся:
– Приедешь – увидишь…
Как же я ошибся! Я вел себя свободно, раскованно, потому что думал: Так уже сижу – куда уж дальше? Оказывается, дальше есть куда – страшнее лагеря может быть… другой лагерь!
Вагон переполнен. Теснота – мы в купе, как сельди в бочке. Душно – окно чуть приоткрыто, так что видны лишь верхушки деревьев. Суточный рацион узника в столыпинском вагоне стандартный: буханка черного хлеба и кулек тюльки. Иногда вместо тюльки выдают дешевые рыбные консервы. Обычно это кильки в томате. Вывод в туалет два раза в сутки. Кому не терпится лишний раз справить естественные потребности, то умоляет конвоира, но, как правило, тот отвечает казенно: "Не положено!".
Заключенные над неудачником смеются до тех пор, пока большинству из них терпеть становится невмоготу. Тогда берут сапог наименее авторитетного сидельца, и справляют нужду туда. (Другого выхода в подобных ситуациях нет.) Тот позже, во время "оправки", выливает содержимое сапога в унитаз столыпинского вагона. Будет он позже ту обувь одевать или нет, это уже его проблемы…
Наши блатные подружились с чужими, и о чем-то там, на верхней полке договариваются. Один из чужих собрал деньги, чтобы у знакомого конвоира купить сигарет и чая. Поезд остановился. Приходит конвой и… выводит того, что с деньгами. Хитрец засмеялся и сделал коллегам рукой "бай-бай". Что тут началось! Отборная ругань чуть не переросла в драку. Стали выяснять, кто поручился за ту сволочь, кто сколько давал и кто виноват… У заключенных в отношении денег законы жестокие: нечем рассчитаться, то… сами уже знаете что… Наконец, немного успокоились, но заметил, что они почему-то стараются завести со мной разговор, и при этом заглядывают в рот – считают мои золотые зубы. В сознании возникло нехорошее предчувствие.
Один из конвоиров откровенно наслаждался властью над беззащитными заключенными. (Как же мы любим власть! Хоть какую-то, хоть над кем-то…) Сам он был родом из Ровно. Не стал заводить с ним разговор – не хотелось, чтобы присутствующие попрекали циничным земляком…
Свердловск. Пересыльная камера 174. (8 – 20 мая 1984г.)
Прибыли в Свердловск. Как принято, вновь прибывших повели мыться. Под душем мне стало плохо. Опять появилось предчувствие беды.
Всех нас забросили в транзитную камеру. Камера переполнена. Душно. Вонь. А накурено так, что хоть топор вешай, все в тумане. Отовсюду слышалась отборная брань, в которой даже Бога и Богородицу вспоминают, крики, угрозы, звуки ударов, стоны, истерический смех. Это блатные нагнетают ужас, чтобы психически ошеломить новичков. Как говорится: "Бей своих, чтобы чужие боялись".
Посреди камеры, на матрасе, сидит пахан, рядом – братва. Новички подходят по очереди. Дальше так:
– Ты кто? За что? Какой срок? Куда идешь этапом? Вытряхивай баул!
Значит так: это – мне!, это – ему!, (бросает одному из своих), это – нам!, это – им!, (при этих словах бросает педерастам), остальное – тебе!..
Да в рот таво мента еб....ь! Да вы че, мужики, может думаете, себе берем?! Да вы че, в натуре!?.. Полосатых греем! Люди ведь на крытку идут!..
Подошла моя очередь. Ответил на вопрос. Пахан взял баул и вытряхнул себе под ноги:
– О, хохляцкий хлеб!
Буханку положил на стол, а куски великодушно оставил мне. Забрал из той торбы все, что понравилось. Заметил на мне красивую черную рубашку. Ткнул пальцем:
– А че – подгони!..
Я снял и отдал. (попробуй не дай) Пахан бросил ее через плечо и приказал: – Постирать!
Вскоре эта, уже не моя рубашка, сушилась на веревке.
В это время, один из наших блатных выразил возмущение порядками в камере. Будто какая пружина подбросила пахана, а за ним вся его шобла посрывалась с мест. Лицо вспыхнуло гневом:
– Че, че, ты, пи..ар, базаришь?!.
Но в это мгновение смельчака кореш выручил. Говорит пахану примирительным тоном:
– Так у него же крыша поехала, разве не видно?.. Вот и не отвечает за базар!.. Ну какой спрос с сумасшедшего?.. Заботимся о бедняге всю дорогу…
Пахан пристально посмотрел на бедолагу оценивающим взглядом и подобрел:
– Да-а-а?!.. Ну тогда, ладно, пусть живет!..
Так в дальнейшем, все время пребывания в камере, тот юноша, как только мог, играл роль больного на голову: сидел, уставившись взглядом в одну точку и слюны распускал. "Кенты" кормили его с ложки, поэтому во всех дальнейших событиях он участия не принимал. А тот блатной разумно поступил, когда "отмазал" "кента". Поддержать смельчака и поднять бунт против камерной братвы, у них бы не хватило сил, да и среди присутствующих сторонников бы не нашлось – в камере каждый сам за себя. Проиграть же – означало оказаться на самом дне – блатные опустили бы смельчаков до уровня педерастов. Да и в случае победы, для основной массы сидельцев облегчение бы не пришло – одни "беспредельщики" сменились бы другими…