Синие берега

"Вряд ли. Вряд ли, - грустно покачал головой. - Даже нет, определенно нет". Андрей услышал, что вздохнул. "Кончать надо думать об этом. Надо думать только о том, как дольше задержать противника на этом берегу и вовремя взорвать мост. А не внушать себе разные страхи. Страх не отменит приказа. Приказ остается в силе, если и кажется невыполнимым. Приказ на войне предполагает, что все выполнимо. - Он это уже знает, как и многое другое уже знает. - Конечно, выполнимо, раз приказ предусматривает и смерть твою. Если потребуется. На войне, считай, всегда требуется твоя смерть. И с этим ничего не поделать. Но давай думать не о смерти. О приказе давай думать. И о том, как, выполнив приказ, перебраться на тот берег. И оставить противника с носом. Поторчит пусть у взорванной переправы..."

Ладно!

Андрей связался со вторым взводом, с Вано.

- Как у тебя?

- Порядок, - довольно бодро откликнулся Вано. - Порядок. В карты вот дуемся, в "дурачка".

"Весь Вано в этом", - улыбнулся Андрей. И в тон ему:

- Плохо командуешь, товарищ Вано. Гитлер вон как командует, а только ефрейтор. А ты сержант...

- Подучусь еще, товарищ лейтенант, да? Война, слушай, не завтра кончается. Гитлер дальше ефрейтора не пойдет, да? А я, может, под Берлином уже лейтенантом буду, два "кубаря". А то и "шпалу" нацепят...

- "Кубари" и "шпалу" заслужить надо, Вано. Делом. Вот сегодня и покажи себя. Ладно. Значит, в "дурачка"?.. - "Что могу иное сказать в такие минуты, когда нервы напряжены?" - оправдывался перед собой Андрей. Ладно.

- Все будет в полном порядке, товарищ лейтенант, да? - с бездумной уверенностью произнес Вано.

Андрей положил трубку.

Приземистый, ширококостный грузин с мясистыми, блестящими щеками, с горячими глазами, с крутой горбинкой на длинном носу и двумя лихими хвостиками-усиками, Вано, казалось, не понимал, что такое опасность. Просто он ни в чем не видел риска и шел на риск, как отваживаются дети совершить проделку. Бывало, небрежная храбрость, которую проявлял, сам того не замечая, грозила гибелью, но ему всегда удавалось выпутываться из самых сложных положений. И понять было нельзя, как получалось, что Вано ни разу не попал в госпиталь. "Я везучий, понимаешь, да? У меня в роду все везучие..." - расплывались его толстые губы в лукавой ухмылке. "Ты поосторожней, Вано, - говорили Андрей и Семен. - Храбрость дело ведь умное, а не так... Риск нужен, но расчет лучше, надежнее. Усвой ты это..." Вано лишь улыбался, понимал, что ротный и политрук выражали ему таким образом одобрение. "Не могу поосторожней, да? Кавказский я человек, кровь горячая..." В свои двадцать лет Вано успел переменить много мест работы. Кое-как окончив школу, поступил на шоферские курсы, не понравилось, бросил; пошел в винодельческий совхоз, выгнали - слишком пристрастился к вину; устроился гидом в экскурсионное бюро, водил любознательных туристов по черноморскому побережью, в горы, но довольно скоро пришлось убраться и отсюда - неравнодушие к смазливым туристкам выражал слишком откровенно и слишком стремительно. Еще где-то устраивался, и увольняли, увольняли... Вано сам рассказывал о своем невезенье и не сочувствия искал, рассказывая об этом, - просто хотел, чтоб слушавшие его, как и сам он, удивлялись несправедливости, которая существует на земле. Призванный в армию, Вано оказался отличным стрелком - никто не стрелял более метко, более точно, чем он. Он не обладал послушностью, без которой не бывает солдата и которая именуется крепким, как гранит, словом - дисциплина, оттого, когда началась война, случались с ним вещи непозволительные. То расстреляет пленного эсэсовца, не доведя до места назначения: "Виноват. А ничего поделать с собой не могу. Совсем не в состоянии видеть фашистов на своей земле. Сердце обрывается, да? На самого Гитлера, прикажете, один пойду... понимаешь?.. Не могу фашиста живого видеть... Вот и получилось у меня. Виноват..." То проберется в расположение противника и притащит оттуда вина в канистре из-под бензина, и вино противно отдавало бензином "кагор-мотор", скаля в улыбке зубы, объяснял Вано. То выйдет на дорогу в ожидании полевой кухни, когда не прибывала вовремя, и силой заворачивал в свой взвод котел, следовавший в соседнее подразделение... "Ты - кто? Хулиган? бандит? - распекал его Андрей. - Ты - кто?.." Вано непонимающими глазами смотрел на ротного: "Красноармеец я, товарищ лейтенант!" Такой уж он, Вано. А может, и ничего, что такой? Сколько раз запрашивали о нем политотдел полка, и следователи прокуратуры, и Особый отдел! Когда выбыл из строя двенадцатый командир взвода, пришлось временно назначить взводным Вано, тринадцатым. Хоть анкетка у него, прямо сказать, неважнецкая, усмехнулся Андрей, вспомнив свой разговор со старшиной Писаревым, с бывшим начальником отдела кадров научно-исследовательского института Писаревым. Да ни один серьезный отдел кадров не рискнул бы взять такого в учреждение. На войну всех берут. И Вано, человека с плохой анкетой. Даже взводным назначен, временным, а взводным, и Андрей нисколько не жалел, что назначен. Сейчас у Вано, сказал он, порядок, в карты дуются... "Ладно, Вано, не сердись, если что у нас и не так с тобой получалось, - с грустью подумал Андрей. - Сам понимаешь, война..."

Над снарядной гильзой со сплющенными краями выгнулось на фитиле невысокое зазубренное пламя, похожее на петушиный гребень, и негустой свет падал на трех разведчиков, все еще недвижно спавших на еловом лапнике.

Андрей посмотрел на тусклые, казавшиеся плоскими, щеки Капитонова, на прядку волос, выпавшую из-под свалившейся на затылок пилотки. Он стал думать о Капитонове. Капитонов пришел в роту после госпиталя. О своем ранении не рассказывал, не хотел рассказывать. А узнали. Добыл он "языка" и, связанного, волоком тащил, тот умудрился ухватить разведчика за ноги, повалить и всадить кинжал в бедро. Кое-как Капитонов дотащил "языка" до боевого охранения и, потеряв сознание, упал. Кто-то доставил разведчика и пленного в роту. Капитонова наградили медалью "За отвагу", но вручить не успели. Медсанбат. Госпиталь. Выписался из госпиталя, и его направили в этот батальон, в первую роту.

А потом подумалось о Писареве. Андрей приказал ему отдохнуть. Как бы обстановка ни сложилась в ближайшие час-два, все равно будет трудно, очень трудно, и надо набраться сил. А поспать солдату - дело большое. Писарев лежал в трех шагах от Андрея с подтянутыми к животу ногами, сначала громко дышал, потом утих, словно ушел далеко, и его стало не слышно. Лет на семь Писарев старше Андрея, но Андрей чувствовал себя более искушенным. Ничего не скажешь, исполнительный, точный. А военного - нисколько. Да и сам он, Андрей, никакой не военный, всего-навсего несостоявшийся учитель истории. Но эти месяцы сделали его фронтовиком, иногда казалось, что всю жизнь воюет, всю жизнь - атаки, контратаки, окопы, бомбежки, переходы... А Писарев, что ж Писарев... Так и не мог решить, какой он, Писарев. "Пусть спит, пусть спит..."

Потом на ум пришли Семен, и Володя Яковлев, которому взрывать мост, и Рябов, и Валерик, и комбат. И комбат. Андрей даже ощутил на плече добрую, успокаивающую тяжесть его руки. О Саше он забыл, забыл о Марии. Только Данилу помнил. Помнил, что тот с Ляховым у пулемета.

Андрей бросил взгляд в угол и только сейчас заметил Сашу и Марию. Ей показалось, что сердито, даже зло взглянул на них.

Мария сидела с Сашей в углу, подобрав под себя ноги, спиной опираясь на Сашин вещевой мешок. Саша, как обычно, молчал, и она не могла понять, доволен он или огорчен, что после опасных странствий попали под команду этого лейтенанта. В блиндаже тихо, свет от лампы - снарядной гильзы такой тусклый, он не в состоянии одолеть полумрак, и оттого клонило в дрему. Она видела, как доставал Андрей папиросу, слегка помял ее, потянулся к огню, прикурил. Пока прикуривал, разглядела его глаза: голубые они, серые или еще какие? "Утомленные, - решила она, - и жестокие".

- Спите, нет? - К ней и Саше обращался лейтенант. - Поспите, поспите... Пока еще можно спать. - Голос какой-то стертый, равнодушный, в нем даже малейшей заинтересованности не слышно. - Или уже выспались?.. Да?..