Синие берега

Мария вернулась к левому торцу. Саша дал ей магазин, и она подняла свой автомат.

Да. Там пусть и остается, - прикидывал Андрей свои возможности. Саша стережет окна в продольной стене. Сам он будет у правого торца, заменит Романа Харитоновича. Пиль... Пиля надо к проемам у главного входа. У главного входа быть теперь пулемету. Ну вот. Немцы отошли от правого торца и снова принялись за главный вход. Ну давай, Пилипенко.

Пилипенко давал. Пилипенко давал. От пулемета исходил жар. Перед глазами то медленно, то торопливо двигалась пулеметная лента. Стоп!

- Ленту, трясця ее матери, перекосило, - самому себе жаловался Пилипенко. Он укрылся за щиток, выровнял ленту. - И-и-хх... - застонал. Руку обожгло выше локтя, и рукав в том месте стал покрываться мокрым расплывавшимся пятном. Он почувствовал резь и взглянул на пятно: буро-серое какое-то - не ранен, значит. Ему не пришло в голову, что это все-таки кровь, кровь, смешанная с известковой пылью. Он тут же забыл о пятне. Резь приглохла, боль уже не подступала, словно вместе с пулей коснулась тела и ушла. - И-и-ххх!.. - Еще большая резь ударила в руку. Рука онемела. Еще бы. Столько времени нажимала на гашетку. Онемеет, еще бы!.. Трудно стало держать ручки затыльника. А из сада бьют... И темнеет, плохо видно, куда стрелять. А впустую нельзя. Впустую никак нельзя. Лент осталось чепуха...

Держать ручки затыльника уже определенно трудно, нет, не получалось. Но пустил очередь, короткую.

Потом боль врезалась в ноги, и Пилипенко отшатнулся от пулемета.

- Сестричка, помоги, - услышал он свой голос, слабый такой, что не узнал его. Но это простонал он, и хорошо понимал, что он.

Мария не услышала зова Пилипенко.

Что-то бухнуло. Со свистом. Сознание Пилипенко схватило: граната. Граната шлепнулась в пол, недалеко от него. Он съежился, инстинктивно прикрыл голову красными от крови руками. Еще осталось полсекунды, чтоб успеть подумать: скорее бы взрывалась... Граната взорвалась, и когда схлынули гром и огонь, тоже через полсекунды, Пилипенко ни о чем уже не думал: осколки раздробили ему колени, попали в живот, но лица не тронули.

Разрыв гранаты Андрей услышал. Он содрогнулся от толчка внутри себя. Даже голова снова закружилась, несколько секунд все вокруг вращалось, ровно столько, чтоб закрыть и открыть глаза. Он ощутил слабость в ногах, и первые шаги его были неловкими, нетвердыми.

- Пиль! Пиль! - В каком-то забытье тряс Андрей погрузневшее тело Пилипенко. - Пиль...

Потрясенный, тупо, бессмысленно смотрел он на Пилипенко. Тот, и верно, лежал, но живой - веселый, насмешливый, храбрый... В то, что видели глаза, не верилось. Не могло вериться. Он в самом деле был веселый, насмешливый, храбрый, и его не может не быть. И гибель его не воспринималась как нечто окончательное. Просто нужно время, чтоб убедиться, что его действительно нет. Но времени уже не будет. Никогда.

Гимнастерка быстро и густо пропитывалась кровью, стала багровой, словно это она убита, а не Пилипенко. Расстегнувшаяся гимнастерка открывала сильную волосатую грудь, и синяя голова девушки на ней, на фоне сердца, пронзенного стрелой, становилась красной.

Андрей бил из автомата и не заметил, как от стены у лестницы отделился Полянцев, как, протянув перед собой руки, неслышным скользящим шагом, не отрывая ноги от пола, медленно двигался на его голос, как нашарил ручки пулемета.

- Полянцев, - очнулся Андрей от потрясения, - Полянцев, - повторил.

Полянцев молчал. Неуклюже перебирал он по полу коленями, будто выбирал возле пулемета удобное положение.

- Полянцев, - почти выкрикнул Андрей, и в возгласе этом были и неуверенность, и благодарность, и смутная надежда. - Сможешь, Полянцев? Смоги! Смоги! - настоятельно, горячо просил он. - Смоги, Полянцев! Смоги!!

Полянцев молчал. Он поводил головой, как бы прислушивался: где цель? Похоже, нашел. Помедлил с минуту. Напрягся весь и надавил на гашетку.

Андрей увидел Сашу.

- Саша! Саша! Окна вот эти остаются на тебя. И левый черный ход. И за Марией поглядывай. Перебегай по необходимости! Понял?

- Понял!

- А я у правого торца. И у правого черного. Там и там. Нас всего четверо. Четверо! С Полянцевым.

По-прежнему: четыре семнадцать.

Они умрут в четыре семнадцать. Петрусь Бульба, Вано, отделенный, и Данила, и Роман Харитонович, Пилипенко, они погибли в четыре семнадцать. "Марийка, и ты уйдешь из жизни в четыре семнадцать. Удивительно, правда? Но это так. И ничего не могу сделать, чтоб тебя спасти. Я тоже, на минутку раньше тебя, на минуту позже, все равно: в четыре семнадцать..."

Почему умолк пулемет? Только сейчас дошло до сознания Андрея, что недавно стрелявший пулемет замолчал. Полянцеву не справиться, ясно же!.. "Значит, не четверо нас. Трое..." Что делать? Он бросился к главному входу, к пулемету, к Полянцеву.

Руки Полянцева цепко держали ручки пулемета, голова круто откинута назад, в черных впадинах глаз известка, сбитая с потолка, со стен, на лице тоже известковая пыль, и оттого выглядело оно серым, пепельным, как неживое. И Андрей не мог решить, жив Полянцев или мертв? В смутном свете, падавшем из западных оконных проемов, увидел дымившуюся на лбу Полянцева ранку.

Андрей услышал шорох у каменных ступеней. Резким движением оторвал от пулемета руки Полянцева, повернул ствол. Дернул шеей и быстро приложил к ней ладонь: шею пронзила боль. А в проем били автоматы, били оттуда, из-за яблонь.

Андрей почувствовал, стекало за воротник что-то теплое и мокрое и криво лилось по груди, и рубашка неприятно прилипала к телу. Он провел рукой по шее, отдававшей жаром, ему показалось, что стало легче, хоть до этого и не испытывал боли. А слабость, охватившая его, она от утомления, откуда ж еще!..

В это мгновенье за спиной Андрея раздался треск автомата. И над Андреем, над его головой склонилась долговязая фигура Саши. Это Саша стрелял. Почему он здесь?

- Вы ранены, товарищ лейтенант! В шею. В вас еще целились... прокричал Саша над самым ухом Андрея. - Вы... не... видели...

Саша полоснул снова.

Снаружи ответила длинная строчка и, как бы продолжая ее, короткая строчка. Саша упал за спиной Андрея.

- Мари-я!..

Мария уже знала, что это значит, когда Андрей так зовет ее.

- Мари-я!..

Андрей не выпускал ручки пулемета, немцы слишком близко подошли к главному входу.

Кровь медленно стекала с шеи на грудь, на спину. Андрей чувствовал, что слабеет. Он повертел головой, немного помогло. Но кровь потекла быстрее.

- Саше... Саше помоги... - почти простонал.

- И Саше... - тоже простонала Мария. - И ты же, Андрей, ранен. И ты!..

Тень колонны лежала на Андрее, и оттого казался он синим, даже лиловым, и лицо, и волосы были лиловыми.

- Сказал, помоги Саше. Слышала? Мне не мешай!

Андрей стучал короткими очередями.

Саша лежал навзничь. Старая повязка, пыльная, потемневшая, сползла со лба, и на лбу виднелись присохшие черные корочки струпьев. Мария опустилась на колени, хотела закричать, все в ней уже кричало, но крик не получился. Она подхватила Сашу под мышки, потянула за колонны. Поджав колени, пятками отталкивался он, помогая тащить его длинное тело.

У лестницы Мария остановилась, перевела дыхание, пододвинула Сашу к парте. Он сделал усилие, приподнялся и свалился на парту, длинные ноги его согнулись, касаясь пола.

Здесь, в углу, на западной стороне, еще держался уходивший свет. И закатный свет этот падал на волосы Саши, на кровь, заливавшую волосы.

- Сашенька... миленький... Сейчас перевязку сделаю.

На гимнастерке Саши, пониже груди проступило малиновое пятно, оно быстро растекалось. Бинтов больше не было. Последний бинт Мария истратила на перевязку Романа Харитоновича. Чем перевязать? Как быть?.. Быстро расстегнула блузку, сняла с себя, торопливо стащила сорочку и стала разрывать на полосы. Полосы получались широкие, неровные.

- Сашенька... - Подняла его голову, обвязала. Потом задрала гимнастерку, нательную рубаху, обнажила покрывшуюся кровью грудь. Осторожно отвела в сторону одну его руку, туго охватила полосой грудь, схватила вторую полосу и то же сделала с другой рукой и обернула бок, подвела лоскут под спину, снова под руку... Повязка, как и гимнастерка, становилась тоже малиновой, и Мария взяла третий лоскут, четвертый и накладывала их поверх уже намотанной повязки.