Ты остаёшься, я ухожу

Все эти дни он жил как в тумане. Мёрз, ничего особенно не желал и не знал, что делать с собой. С временем, которое у него то ли кончилось, то ли нет. Знал только одно: он согласен умереть насовсем, исчезнуть без следа, не быть вообще нигде - лишь бы не там...

В нём вдруг рыбьим хвостом в омуте запоздало плеснул глухой ужас догадки. Перед глазами снова встали белые свёртки и белые лица женщин...

- Стой, - сказал - почти взмолился - он. - Так это... правда из-за меня? Все эти дети? И тот, вчера?..

Богиня помолчала.

- Выходит, что так, - отозвалась она отстранённо. - И... многие другие тоже. Сейчас никто не перевозит умерших на тот берег, в Марь, и они... толпятся на этом, а так нельзя. Когда в мире остаются мёртвые, живым становится нечем дышать. Сначала умирают те, кто слаб, больные и маленькие... Но дальше - больше. Это как круг: чем больше будет мёртвых на берегу, тем больше людей умрёт. Ну, и, если не остановить, то и... все. Рано или поздно. А новых не родится.

Почему? Почему она больше не злится? Минуту назад она его ненавидела, а теперь перестала. Будто прогорела.

- Я не хотел, - хрипло сказал Айнор и не услышал сам себя.

Вейна ничего не ответила.

- Я не тебя искала, - призналась она наконец. - Я... не знала, что у Марраса новый лодочник.

- Я сам согласился.

Слова прозвучали глухо, как чужие, и память тоже была будто чужой: ни день, ни ночь, туманный берег, непонимание, страх - и человек в лодке. Единственный вроде бы живой среди тихих, мёртво тихих серых теней, ждущих переправы. Голос, способный убедить в чём угодно... Особенно если ты сам готов не то что верить - хвататься за его слова, как упавший в прорубь - за протянутый шест. И плеск весла, и тот берег всё ближе. Тот, на который ступишь - и всё.

Айнор готов был поклясться, что в тёмных глазах Вейны мелькнуло сочувствие.

- Чего он тебе наговорил?

Айнор бессильно передёрнул плечами.

- Сказал, что это... никогда не кончится, - слова давались ему с трудом. - Там, на том берегу. Что лучше уж коротать вечность, занимаясь хоть каким-то делом, чем просто... бродить. В темноте, в тумане... без конца. И что, когда гребёшь... теплее. Что так я хотя бы буду... видеть людей... и не забуду себя.

И это всё было ложью. Айнор криво усмехнулся. Чтобы я ещё хоть раз поверил лодочнику в Мари...

Да, он видел людей - вернее, то, что от них осталось. Они сами всходили в лодку - и только. Они не были ни живыми, ни мёртвыми - никакими. У умерших не было тени, потому что они сами становились тенями. Бесплотными, уже не чувствующими ни тоски, ни боли - словно спящими. Сначала Айнор раз за разом спрашивал себя, почему он не стал таким же, как они, потом перестал. Он разговаривал с ними. О чём угодно и вовсе ни о чём, болтал и заставлял себя смеяться, чувствуя, что иначе сойдёт с ума, что уже сходит, но его голос тонул в их молчании. Они не отвечали. Иногда, срываясь, он умолял - ни один не проснулся.

В какой-то момент он осознал, что не помнит, давно ли он здесь. Потом - что понятия не имеет, как он здесь оказался и откуда пришёл. На самом деле, Айнор не был даже уверен, что вспомнил именно своё имя, а не чьё-то ещё. Любое сошло бы.

Он помнил только, что он согласился сам.

- Он произнёс: "Ты остаёшься, я ухожу", - сказал Айнор вслух, - спрыгнул на берег и оттолкнул лодку, оставив мне вёсла... Я только потом понял, что он вышел на сторону мёртвых. На ту, где Марь. Что наконец умереть для него было лучше, чем... вот это. Понял и чуть не завыл... Потому что только тогда осознал, что дальше.

А дальше были лодка, неповоротливые скользкие вёсла и падающие с них капли, и бесконечные вереницы немых теней, и густой туман в вечных сумерках скрывал другой берег, и... плечи ломило от каждого взмаха и... тупое отчаяние оттого, что не вспомнить, как звали мать и была ли она... и река, и голодный, глотающий плеск воды. Вода всюду, вода в реке, на дне лодки, вода в мокрых волосах и на деревянных от холода пальцах...

Он совсем не помнил себя в той, кончившейся жизни, но, наверное, он был рыбаком. По крайней мере, грёб он неплохо.

- Хотела бы я знать, кто рассказал ему про нужные слова, - задумчиво проговорила Вейна. - Может, один из Маррасовых сыновей... Мальчишки бывают глупы, пока не вырастут, его Калма как-то маленьким сунул руки к солнцу, и они сгорели, мне пришлось выковать новые из железа...

Айнор знал, что не забудет нужных слов до новой смерти, когда бы она ни случилась, и, наверное, после.

Зыбким отражением в воде встало видимое словно со стороны: он сам на неверных ногах выбирается из лодки на берег живых, смотрит на неё, мутно, почти не видя, и, словно она может услышать, говорит ей то, что когда-то сказали ему. "Ты остаёшься, я ухожу"... Толкает её - и смотрит, как, лишённая гребца, она плывёт вниз по течению...

Он не думал, что всё так обернётся. Не думал о чужих детях и чужих смертях. Он никому не хотел зла. Он просто больше так не мог.

- Он тебе солгал, - вдруг негромко сказала богиня. - Там, в Мари, не страдают. Там... забывают всё. И хорошее, и плохое. Там не кошмар, там... отдых. Как сон без сновидений. Нечего бояться... Попади ты в неё, ты бы тоже забыл, только чуть позже. Большинство засыпает сразу, как умрут, но иногда бывают такие, как ты, которые успевают понять... Никто не знает, почему. Просто. Есть - редко - те, кто помнит себя при рождении, и ещё реже - те, кто помнит себя после смерти...

Какое-то время они оба молчали, а потом Вейна заговорила снова:

- Послушай, я знаю, что о таком, наверное, не спрашивают, но... как ты умер?

В её взрослом лице с самого начала было что-то от юной девочки. Немного наивное, круглое - как раз лицо существа, которое запросто заводит знакомство с первым встречным в лесу - или начинает жалеть невольного убийцу. Труса, пытавшегося сбежать от собственной смерти ценой чужих.

Незнание последствий не делает тебя менее виновным, правда?

- Я не помню, - устало сказал он. - Я вообще почти ничего о себе не помню. Но там... была вода. Чёрная вода, река или озеро, не помню, было ли течение... Я шёл вброд, а потом вдруг... дно пропало. Пытался плыть, но тело не слушалось. Как во сне...

В том самом сне, который не отпускал его ни на одну ночь. В котором он тонул снова и снова, и не было ни дна, ни берегов, только темнота, только пузыри, только-...

Вейна казалась глубоко задумавшейся.

- Всё тело сразу? - вдруг спросила она.

Может быть, именно неожиданность вопроса помогла Айнору вспомнить.

- Сначала нога.

Левая нога. Он вспомнил, как она вдруг отнялась, и он упал на колено. Как не успел понять, что же произошло... и как не мог подняться.

- Река или озеро... - медленно проговорила Вейна. - А может, болото? Яд болотных гадюк обездвиживает. У них такие зубы, могут сапог прокусить... Вообще-то они не нападают на то, что не в силах съесть, но если ты случайно наступил ей на хвост...

Айнор невольно уставился на свои ноги. Смешно, ему даже не пришлось снимать сапог: с левого, словно издеваясь, нахально глянули две точки. Следы зубов. Он вдруг без всякого сомнения понял: это следы змеиных зубов.

Оказывается, дно никуда не девалось. Так вот как ты умер: утонул в луже, которая была тебе по пояс. Раз своего рождения ты не помнишь, то знай хотя бы это...

Вейнамейна решительно встала.

- Нужно дров для костра.

Костёр так костёр, ему было всё равно.

Проходя мимо, она сняла свой косматый плащ и молча накинула ему на плечи. У Айнора не было сил сопротивляться, но он собрал последние и буркнул:

- Прекрати! Я тебе не какое-нибудь умершее дитя!

Вейна печально улыбнулась.

- А кто тогда?

Медвежья шкура, нагретая теплом её сильного тела, была жаркой и тяжёлой, и впервые со дня своей смерти Айнор вдруг почувствовал, что согрелся. Он не заметил, как уснул, и спал почти без снов, чувствуя себя странно защищённым, словно под боком у большого и доброго зверя...