Страница 27 из 116
- Меня послали проверить сигнал. Нам сообщили, что здесь издеваются над ребёнком.
- Здесь не издеваются над ребёнком, здесь этапируют опасного преступника, - заявила моя сопровождающая. Сержант встретился со мной взглядом, я пожал плечами и отвернулся. Что может сделать сержант, когда здесь целых два офицера?
- Извините за беспокойство! – сказал сержант и удалился.
- Это проводница, сука, настучала! Вот я ей сейчас!
- Уймись, Света! Не усугубляй! Потом, всё потом.
Таким образом, мы ехали. Главное, меня не мучила жажда. И рюкзак не отобрали. А там была фляга с водой. Иногда, ночью, я прикладывался к ней. Одеваться мне не давали, забыв, наверное. Я кутался в одеяло, ночью мёрз, когда открывали окно. Курили они часто, сами грелись внизу...
Наконец, приехали. Я даже вздохнул. Критически осмотрев меня, лейтенантша приказала мне одеться и обуться, отстегнув меня. Когда я оделся и надел рюкзак, нисколько не смущаясь, даже демонстративно, моя сопровождающая застегнула кандалы поверх моего левого локтя, пристегнулась сама, с другой стороны, к своей руке.
Капитан нас проводил до стоянки такси, посадил нас на заднее сидение, сам сел на переднее. Назвал адрес моего детдома, и мы поехали. Таксиста разбирало любопытство, он поглядывал в зеркальце на меня, но не решился что- то спрашивать у милиционеров.
Опять казённый дом .
В детском доме директора не было, он был в лагере. Нас встретила замполит.
Они, в её кабинете, оформили приём-передачу меня и стали прощаться.
- Вы его не слишком кормите, - предупредила Света, - ему это вредно.
- Не будем. Сейчас поместим в карцер, на неделю, на хлеб и воду, раз в сутки. Не повредит ему такой рацион. После карцера у нас ребята долго делаются шёлковыми.
Моя конвоирша посмотрела на меня взглядом, в котором мелькнуло сочувствие.
Рюкзак я сдал на склад, замполит вызвала сторожа. Сторож открыл карцер, который находился в подвале, и впихнул меня внутрь. Здесь было холодно, воняло мочой и затхлостью. Мне сразу стало холодно, в коротеньких шортиках и футболке без рукавов. Оглянувшись на дверь, увидел глаз, наблюдающий за мной.
- Не сидеть! – сказали в отверстие в двери, - Не лежать. Спать можно только ночью! Отверстие в металлической двери закрылось, а я осмотрелся вокруг.
Под потолком горела голая электрическая лампочка, ватт, эдак, на сорок, голые бетонные стены, такой же пол, слегка сырой. На боковой стенке откидывающиеся нары, пристёгнутые на день к стенке. Больше ничего не было, не считая вонючего ведра в углу.
- Всё познаётся в сравнении, - грустно сказал я.
Чтобы не замёрзнуть, я начал делать разминку, которую уже давно не делал. Хоть в чём-то плюсы, подумал я, разогреваясь. Делал отжимания от пола, выполнял ускорение. Сказывалось почти месячный перерыв в тренировках. Устав, я присел на корточки, у стены с деревянными нарами.
- Не сидеть! – услышал я мальчишеский голос, - Можно ходить, прыгать, бегать, но не сидеть!
Голос был с акцентом. Я удивился. В нашем детдоме ни кавказцев, ни азиатов не было. Любопытно было посмотреть. И я остался сидеть.
Дверь открылась, вбежал мальчишка лет тринадцати:
- Не слышишь, щинок?! Я тебе чё сказала? Не сидеть! – мальчишка попытался пнуть меня ногой, но промахнулся, я подсёк ему опорную ногу, и тот грохнулся на пол.
- Ай! – воскликнул он, с трудом вставая.
- Я тебя урою! – кинулся он на меня. Я ударил его ногой в живот, потом в лицо.
Мальчишка согнулся, сел на корточки, закрывшись руками, и заплакал:
- Не бей меня, я больше не буду!
- Пи...й отсюда! – сказал я. Мальчишка выскочил за дверь, захлопнул её и сказал в глазок:
- Канец тибе, щинок! – и куда-то убежал. Я хмыкнул и продолжил разминку.
Когда уже заканчивал, дверь снова открылась, на этот раз вошли трое пацанов кавказской наружности.
- Этот, что ли? – спросил один из них, с удивлением глядя на мою тщедушную фигурку.
- Да, он!
- Ты что, сам справиться с щенком не мог? – спросил третий.
- Да он, падла, приёмом! – дальше кричал он по-своему.
- Говори по-русски, Мамед, когда с тобой русский! – перебил его один из пацанов. Воспитанный, поразился я.
- Ты, щинок! – обратился ко мне Мамед, - Ты думаешь, твая систра уехала? Нет! Её убили! Насиловали и убили!
- Чего? – не поверил я, думая, что, не в силах со мной справиться, Мамед решил соврать, чтобы мне было больно.
- Мамед! – крикнул второй мальчишка, - Замолчи! Нам сказали никому не говорить!
И я поверил. Да и осколки мозаики сошлись. Все непонятки стали понятными: «Приказ сверху!», - сказал мне перед побегом Владимир Иванович.
Осознав, что моей любимой сестры больше нет, я увидел, как кружатся перед глазами рваные лохмотья тьмы, потом мир сузился для меня до крохотного светлого пятна, и я медленно упал на удивительно мягкий пол.
Когда я очнулся, глаза открыть не смог. Веки оказались для меня слишком тяжёлыми. Сильно болела голова, а тела не чувствовал. Попытался пошевелить языком, но он будто присох к гортани.
Тут кто-то провёл по губам мокрым тампоном, я сумел разлепить губы, и тампон проник в рот, смочил язык, я облегчённо вздохнул, сумев сглотнуть.
- Очнулся! – обрадовался девичий голосок, и я услышал удаляющиеся шаги. Потом вошёл ещё кто-то.
- Как он? – спросил уже другой, женский голос.
- Хочет пить.
- Воды пока не давайте, смачивайте губы, язык.
- Хорошо! – радостно сказал девичий голос.
- Глаза не открывал?
- Нет, только пытался.
- Ясно, откроет глаза, сообщите мне, - послышались удаляющиеся шаги.
- Саша! – прошептали над ухом, - ты меня слышишь?
И я вспомнил. Глаза наполнились слезами, по щеке побежал ручеёк.
- Ну что ты, Саша! – вздохнула девушка, вытирая мне слёзы ваткой, - Успокойся, всё будет хорошо!
Ну вот что они все врут?! Как мне может быть хорошо, когда такое горе?! Зачем я очнулся?! Слёзы уже душили меня.
- Сашенька! Глазки можешь открыть?
Я постарался. Увидел сквозь слёзы мутный силуэт.
- Молодец, Саша! Умница! Сейчас позову доктора.
Я снова закрыл глаза, не переставая плакать. Зачем я сдался? Меня ведь намеренно отсылали отсюда, чтобы я не узнал этой жути. Вырос бы, узнал правду, но тогда уже боль утраты не была бы такой страшной. Всё же я был маленьким мальчиком, а Лиска мне заменила маму.
- Ну, что? – спросила врач, входя, как я понял, в палату.
- Он всё вспомнил, плачет, - сама, чуть не плача, ответила девушка.
- Как реакции?
- Не реагирует на боль.
- Продолжайте капать глюкозу, колите церебролизин и никотиновую кислоту.
- Саша! Ты меня слышишь? Если слышишь, открой и закрой глаза.
Я приоткрыл глаза, ничего не увидел, и снова закрыл.
- Реакцию на аллергию проверяла? Вколи ему димедрол.
Как кололи, я не чувствовал. Без страха думая, что меня парализовало.
Да, меня частично парализовало. Мне сказали, что это нервное, но организм молодой, отойду.
Когда я уже начал чувствовать тело, ко мне зашёл капитан милиции.
Везёт же мне на капитанов! – подумал я.
Капитан начал спрашивать меня о сестре. Где она могла бывать, не работала ли... сами понимаете, кем. Я не мог отвечать. К своему ужасу я понял, что говорить не могу. Нет, речь у меня не отнялась, просто появилось настолько сильное заикание, что я не мог преодолеть ни одной согласной.
Так со мной уже было. В прошлой жизни. Я даже огорчался, что не умер на этот раз, может быть, родился бы в другом мире, более дружелюбном ко мне.
Писать я тоже пока не мог. Пальцы одеревенели. Я с грустью думал, что теперь мне на самом деле уготована судьба воспитанника детдома, и надо забыть о своей мечте, найти свою призрачную семью. Которой, возможно, нет.