Страница 5 из 7
Что поделать? Война… она все спишет. Это не единственный случай. Кто-то может сказать, что я сгущаю краски, что всем было тогда трудно, да мало ли в войну умирало людей, детей в том числе, что не стоит об этом вспоминать.
Сейчас, по истечении времени, когда начинаю ворошить в памяти те годы, прихожу к мысли: а надо ли было в годы войны собирать детей оленеводов в интернаты?
Пусть бы жили в тундре и помогали своим матерям, тем более отцы у большинства были на фронте. Пасли бы оленей, ловили рыбу, охотились, таким образом, помогали бы фронту не только летом, но и круглый год. В 1944 году я целую зиму работала в охотничьей загонной бригаде, получала пай-трудодни наравне со взрослыми, были и другие подростки. В семье среди родных трудности переносились гораздо легче, нежели в интернате. Но надо было учиться. А как мы завидовали нашим товарищам, кого по болезни отправляли в тундру.
В годы войны в школе не было ни праздников, ни каникул, будто это помогало фронту. Как писал нам с войны наш директор Анатолий Петрович: «…учитесь хорошо, каждая ваша отличная оценка – удар по фашистам…» Конечно, мало кто понимал настоящий смысл этих напутствий, этой философии. Верили-не верили, но самое главное – это слова солдата с войны, значит, правда. Старались учиться в любых условиях, хотя не хватало книг, настоящих тетрадей, зимой замерзали чернила и т.д.
Однажды учитель математики, недавно вернувшийся с фронта, принес к нам в класс настоящие, гладкие /как тогда говорили/ тетради. Мы с подругой на радостях нечаянно поставили кляксы на белом, блестящем листе тетради, испугались и расстроились. Учитель был очень строгим, рассердился и наказал нас, закрыв в классе во время обеда. Это было самое жестокое наказание, потому что в годы войны в интернате всегда хотели есть. Ложились спать, думая о завтраке, затем считали часы до обеда, а после уроков надоедали воспитателям вопросом, скоро ли будет ужин. И так каждый день, пока весной не уезжали в тундру к родителям.
Питались плохо, в одно время давали 300 граммов хлеба на день: на завтрак – сто граммов, чайная ложка сахарного песку и кружка чаю.
В обед и ужин тоже по сто граммов хлеба. Кто постарше, понимали: война – все так живут. Но младшие всегда были голодные, было им трудно привыкнуть к таким условиям после жизни с родителями в тундре. Помню, когда с обеда выходили старшие братья или сестры, у дверей столовой всегда толпились младшие и клянчили: «Дай корочку хлеба…» – выглядели очень жалкими эти маленькие, худенькие, полуголодные ребятишки. Если б они жили в своей семье, мама всегда нашла бы, что дать ребенку, а в интернате – все одинаковые, всем по норме.
Старшие сестры старались найти выход, чем-то помочь полуголодным малышам, милым своим попрошайкам.
В Шойну привозили эвакуированных с мест, занятых фашистами, они нуждались в теплой обуви, просили у ненок и даже у интернатских девочек продать или сшить меховую обувь. Один раз мы с подругой сшили туфли на заказ и обменяли их на полкирпичика хлеба и банку рыбных консервов. Помню, как блестели глаза моего маленького братишки Лади, когда я его кормила.
Был еще такой случай, который я до сих пор помню до мельчайших подробностей, будто было это вчера. Местная русская женщина заказала нам сшить ей липты. Долго ждать ей не пришлось – пошли мы с подругой к ней с готовым заказом.
Подруга осталась ждать на улице, а я по праву старшей зашла в дом и остановилась у порога, будто загипнотизированная, стояла молча, уставившись на ломящийся от разной снеди стол, чего только не было тут: вареная, жареная, печеная еда, хлеб…. У нее были гости: много военных, нарядных женщин. Хозяйка взяла у меня липты, сунула в мешочек несколько кусков хлеба, а я все стояла и смотрела, как шумят и едят ее веселые гости. Тогда она подошла к печке, принесла мне три картофелины в мундире, сунула в мой мешочек с хлебом и тихо прошипела: «Иди, ну иди же…» И почти вытолкнула меня из комнаты.
Было так стыдно и обидно, а подруга никак не могла понять причину моих слез: «Ты чего расстроилась, дала же она немножко хлеба и картошки, пойдем».
Некоторые девочки постарше вязали крючком кружева для подушек, занавесок, целые скатерти по заказам русских женщин за какую-то плату, нянчились в свободное от уроков время. Казалось, у интернатских, кроме уроков, школьных дел, есть еще другая, своя негласная жизнь, свои отношения с поселковыми.
Зимой по воскресеньям ходили на реку Шойну за рыбой. Рыбаки вытряхивали рыбу из рюж и тут же оставляли около Йорданов для заморозки, после этого складывали в мешки и отправляли на фронт. Возили их на лошадях и на оленях. Были няпои оленеводов, которые возили навагу, почту, военных, рыбаков. Тогда ведь самолеты не летали.
Население, кто сам не ловил, в основном, старушки, старички, мы, интернатские, собирали выбракованную мелкую рыбешку: камбалу, сайку, навагу, лом. Приносили все это «богатство» в интернат, варили ее в каких-то кастрюльках, в консервных банках, а кто-то жарил прямо на углях топящейся печки. Ни воспитатели, ни истопница не запрещали нам готовить себе дополнительный обед, относились к этому с пониманием.
Затем ели до тех пор, пока не набивали животы, как барабан. Чтоб как-то облегчить жизнь в интернате, старались сами находить выход. Осенью все вместе собирали ягоды для столовой.
Всего навидались, натерпелись. В одну зиму вся школа болела цингой, некоторые даже ходить не могли, настолько опухали ноги, кровоточили десны, выпадали кусками, если тронешь. Ели хлеб с хвоей, такой горький… Родители далеко, на зимовке в мезенских лесах, поэтому приехать за больными детьми не могли, но, скорее всего, они не знали об этом, не сообщали им. Когда весной приехали родители в Шойну, все еще были больные, неходячие, у нас шатались и выпадали зубы. Это были самые тяжелые 1942 – 1943 годы.
Долгожданная Победа.
Иногда приносили в школу газеты, почту. Долго висела в коридоре «Комсомольская правда» с материалом о подвиге, казни Зои Космодемьянской, были фотографии. Писал по-прежнему на школу Анатолий Петрович, его письма читали и нам на линейке. Он рассказывал, как они бьют фашистов, что скоро их прогонят с нашей земли, и придет победа, а мы чтобы учились хорошо, слушались учителей и воспитателей.
Постепенно женский коллектив учителей стал пополняться учителями-фронтовиками, вернулись с войны учитель математики Краюшкин, физкультурник И.П. Ружников, ГА. Тальков, первый выпускник Канинской школы, вел у нас военное дело.
Хорошо помню утро 9 мая. Было, наверное, часов шесть, разбудил нас салют, стреляли пограничники, батарея по случаю Победы. Прибежала воспитательница, с порога крикнула: «Победа! Одевайтесь, идем на митинг!»
День, как по заказу, солнечный, какой-то необычно светлый. Весь поселок собрался уже в центре Шойны, все радовались, что-то говорили с трибуны, пели хором гимн Советского Союза, обнимались. С этого времени стали ждать отцов, братьев, родственников с войны”.
Персональные сведения об участниках Великой Отечественной войны.
Анашкин Анатолий Петрович.
1908 года рождения. Место рождения: Архангельская область, Мезенский район, д. Жердь. Дата и место призыва: В РККА с 27.03.1942 года. Ненецкий ОВК, Архангельская обл., Ненецкий округ. Воинское звание: лейтенант. Воинская должность: командир огневого взвода 120 мм. минометов. Место службы: 321 стрелковая Чудовско – Дновская Краснознаменная дивизия. 74 стрелковый полк. 90-й стрелковый корпус 1-й ударной армии. 2-ой Прибалтийский фронт. Список наград: Орден Красной Звезды. 04.05.1945 г. Орден Отечественной войны II степени. 06.11.1985 … Краткое описание подвига: «Лейтенант Анашкин в боях при очистке острова Узедом в районе д. Цемпин 4.5.45 года показал образцы храбрости и мужества в бою. Работая старшим на ОП, он под пулеметным и артиллерийским огнем развернул с хода батарею в 600 метрах от противника в течении 2-х минут и открыл огонь по противнику, чем способствовал продвижению нашей пехоты. Батарея уничтожила в этом бою 2 ручных пулемета и 1 автоматическую пушку».