Страница 3 из 7
Те, кто знает немецкий, вполне смогут прочитать текст на крышке объекта времен Великой Отечественной. Видимо, эта цистерна была смыта или выброшена с борта фашистского корабля или подлодки. А может, вражеская субмарина была уничтожена нашими кораблями во время всплытия. Все это сегодня покрыто темными водами Баренцева или Белого морей. Удивительно, но даже сейчас в далекой Шойне, по прошествии 70 лет со дня начала великой войны, мы можем услышать ее эхо, потому что война – это боль, которая нас не отпускает!
Здесь война ощущалась острее.
Материалы из газеты Нярьяна Вындер. Автор Ирина Ханзерова.
Воспоминания Валентины Артемьевны Ханзеровой, заслуженного учителя школы РСФСР:
– Когда немцы начали войну, я была ребенком, но помню, что в 1941-м из каждого стойбища на Канине людей начали призывать в армию. Стойбище за стойбищем – и вот в них остались только женщины и дети. Когда наши родные уходили на фронт, в Шойну с Канина их везли жены или родители. Перед моими глазами до сих пор стоит печальная картина: когда в стойбище возвращаются люди, ведущие за собой опустевшие нарты отца, сына или брата. Как помню, моего отца трижды призывали в военкомат, но каждый раз давали бронь. В годы войны именно на таких мужчин ложился весь основной груз ответственности. Помню, когда на фронт были призваны все его младшие братья и дядья, он переживал, но ему сказали, что люди-труженики очень нужны тылу, ведь фронт без помощи тыла – это ничто.
Зря говорят, что война нас здесь не затронула совсем: я помню, как над Шойной и над оленеводческими стойбищами летали бомбардировщики, бросали бомбы и стреляли из пулеметов, как над Баренцевым и Белым морями были видны вспышки от разрывов вражеских снарядов. Да, много жизней унесла эта война. Наши родные погибли, чтобы мы жили на земле, сохранили себя как народ. Сегодня мы заложили прекрасную традицию: на таких встречах говорить друг с другом только по-ненецки, ведь это нам тоже завещали наши предки.
Полина Фёдоровна Бобрикова свой рассказ начала так:
– Мой отец ушел на фронт в конце лета 1942 года. Хорошо помню этот день: жаркий и солнечный. Приехал человек из тунсовета и сообщил, что мужчинам нужно собираться в поселок. Отец мой тоже начал собираться вместе со всеми. Я, к сожалению, плохо помню, как он выглядел, небольшая еще была в те годы. Помню только, что был круглолицый, невысокий, с густыми черными волосами. Еще помню, как все ненцы после того, как чаю попили, собрались уезжать из стойбища. Мы тогда жили на Лабушке в местах наших летних кочевок на берегу большого озера. Сели оленеводы на свои упряжки, мы высыпали из чумов их провожать, я тогда сильно болела, но тоже выползла из чума, чтобы помахать отцу на прощание. Сейчас все еще перед глазами стоит, как быстро уносятся вдаль оленьи упряжки вдоль берега озера, как скрываются за холмами. Тогда мы видели нашего отца последний раз. Уже позднее, когда нас привезли в школу в Шойну, я узнала, что в поселке они были недолго, погрузили их на пароход и увезли в Архангельск. А мы-то, когда собирались в школу, еще надеялись его в Шойне застать: оленя забили, тушу привезли в поселок, чтобы он мог поайбурдать, но, к сожалению, так его и не увидели. Рассказывали, что перед самой отправкой он заходил к нашим дальним родственникам попить чаю и очень переживал, кто поможет его семье, кто защитит его детей, ведь они остались без матери, а теперь еще и без отца. Очень он нас всех любил.
Помню, всегда из любой поездки в деревню нам, трем своим дочерям, привозил подарки. Перед самой войной привез нам музыкальную шкатулку, калейдоскоп и пирамидку, до сих пор помню эти последние отцовские подарки. Наш отец пропал почти сразу после отправки на фронт. Где он воевал и где погиб, мы так и не узнали. «Пропал без вести» – и все. Так в то время многие наши ненцы пропали, до сих пор родственники не знают, где они похоронены. Большинство ведь из них были неграмотными, по-русски говорили плохо, русской одежды не нашивали. А тут сапоги, портянки, шинели, как они, бедные, все это выдерживали? Вот и погибали в первые месяцы войны! Конечно, я не перестаю отца искать. Может, и найду. Если нет, надеюсь, дети мои продолжат. Не случайно же я старшего из сыновей назвала Фёдором, в честь деда.
В тот день своих отцов и дедов вспоминали выходцы с Большой и Малой земли, тиманцы и уроженцы Канинской тундры. Звучали имена солдат Великой Отечественной войны, и, казалось, наши предки незримо присутствовали рядом с нами.
И, что немаловажно, внуки и правнуки бывших фронтовиков, кого уже нет среди нас, носят теперь их имена. Потому-то и мы можем говорить о непрерывной связи поколений наших самодийских родов: Явтысых и Бобриковых, Косковых и Ханзеровых, Латышевых и Ледковых, Вылка, Вонгуевых, Ардеевых, Талеевых и Канюковых – всех, кто пришел в День памяти и скорби в ненецкое стойбище на берегу реки Куи, где в далеком сорок первом шли оленные аргиши и солдатские обозы на страшную кровопролитную войну.
Без малого четыре года гремела грозная война
Материалы из газеты Нярьяна Вындер. Автор Валентина Артемьевна Ханзеровой, заслуженный учитель школы РСФСР:
Война коснулась всех, кто жил в те годы. Для кого-то – это молодость с оружием в руках, для кого-то – смерть родных, годы потерь, разрушенные города, снесенные дотла тысячи и тысячи сел, деревень, миллионы смертей советских людей, гибель солдат на фронтах, слезы вдов и осиротевших детей и матерей. Война – это героический труд в тылу; под лозунгом «Все для фронта, все для победы!» не покидали ни днем, ни ночью свой трудовой фронт не только взрослые, но и подростки. Война – это страшно, это горькая память тех, кто пережил ее, чье детство пришлось на эти годы. Мое поколение, кому сейчас семьдесят и за семьдесят, помнят годы войны от начала до долгожданной победы.
О том, что началась война, в тундре узнали не сразу: в то время не было раций. Канинские оленеводы, забрав детей из школы, спешили к месту летовок. Бригада моего отца Артемия Федотовича задержалась около Ибэй яхако – Талой речки. Говорят, она никогда не замерзала, даже зимой при любом морозе – возможно, тут какие-то источники, ведь никто не изучал. Вообще, на Канине немало подобных загадочных мест. Итак, конец июня 1941 года. Время горячее для оленеводов. Вынужденная остановка на три дня. Ждали двух пастухов, уехавших в Шойну за продуктами и за почтой. Прошли все сроки, а их все нет и нет. Стали подумывать: а не случилось ли с ними что-нибудь?
Наконец, приехали и ошарашили всех своим сообщением: «Началась война…. На Советский Союз напала Англия, взят Ленинград, к Москве подходят». Как они поняли, так и весть донесли.
Не знаю, как взрослые, но на нас, детей, это слово не произвело особого впечатления. Тогда еще не понимали, какое горе несет война людям.
Уже в июле начали из тундры увозить мужчин вначале в Шойну, затем на пароходе в Архангельск, а там – кого куда. Уезжали на оленьих упряжках наши отцы в сопровождении наших матерей. Лето было жаркое, комары, мошкара, овода. С самого Тонкого Носа до Шойны километров двести нужно проехать. Казалось, жизнь в стойбищах замерла, даже дети как-то попритихли в ожидании родителей из Шойны. Наконец, дней через 10-15 показывалась вереница упряжек. Дети прыгали от радости, бежали навстречу настороженные. Если мама вела упряжку отца и пустые нарты, значит, его (отца) взяли на войну. Были счастливы семьи, жены, матери, когда хозяин по какой-либо причине возвращался обратно. Учитывались при этом возраст, здоровье, а кому-то давали бронь. Казалось, постепенно осиротела тундра. Остались пасти тысячные стада женщины, старики, подростки, и притом не только мальчики, но и девочки. Каждый год во время летних каникул трудились дети вместе с взрослыми: рыбачили, на пару с женщинами ходили на ночное дежурство в стадо.