Футбол. Искушение

- Давай сверху. Парашютиком. Но в крестовину.

- Хорошо.

Матвей чуть прижмурился, представил в голове нужную траекторию и пробил подъёмом стопы. Несмотря на неуклюжую китайскую обувь, мяч послушно вспорхнул ввысь, отскочил от нужной крестовины, пару раз прыгнул по полю и замер недалеко от ворот. Матвей обернулся. Мужик стоял неподвижно, руки безвольно свисали вдоль тулупа, лицо под бородой покрылось красными пятнами.

- Меня зовут Матвей. Позвольте представиться, - несколько официально и невпопад произнёс Тяглов. Затем прокашлялся и уточнил, - Матвей Тяглов.

После они били и так, и эдак. И в левую штангу, и в правую, и "в паутину", как почему-то называл "девятку" мужик, и в "трёшку", как назывались им же нижние углы, и в разные другие места, с произвольных углов и различных дистанций, лишь бы Матвею было по силам достать до ворот. Кстати, Федор Кузьмич, по ходу дела он так и назвался, все же заставил Тяглова снять пуховик, обуть кроссовки прямо на тёплые носки, благо, размер позволял, натянуть спортивные брюки. Но сути дела это не поменяло. Матвей с одинаковой легкостью посылал мяч туда, куда заказывал бородач, и тем способом, которым требовалось. За мячами азартно бегали они оба, в переменку. Пока не запыхались. Причём, первым почувствовал усталость Матвей.

- Форма у тебя так себе, жиденькая. - буркнул Кузьмич, - А с мячом, собственно, что ещё умеешь?

Матвей пожал плечами, - Сам не знаю.

- Ладно, одевайся, обувайся. Сколько тебе лет, говоришь?

Тяглов ничего такого не говорил, но ответил. Ответом Кузьмич остался явно недоволен и немного поскучнел:

- Ладно, я подумаю. У тебя телефон есть? Диктуй.

Матвей предложил набрать его номер для автоматического определения, но бородач, не дослушав, перебил:

- Я же сказал - диктуй.

После, махнув лапой в варежке и обещав перезвонить, новый знакомый Тяглова удалился, видимо, всё же выпить чаю с ушедшим тренером Иванычем и поразмышлять.

Матвей торопливо привёл одежду в подобающий московскому, ныне холодному сентябрю вид и направился домой. На душе опять стало тревожно.

***

Следующие несколько дней Матвей нервничал. Чтобы занять себя чем-то полезным, рылся в интернете по футбольным сайтам, перелопатил википедию на ту же, футбольную тему, даже задумался о ежеутренних пробежках, думами это и закончилось, но старался меньше курить и вытер пыль с найденных почему-то на верхних антресолях - и как их туда только занесло - стареньких гантелей. Каждую минуту он ждал вестей от Федора Кузьмича, постоянно проверял зарядку и денежный баланс мобильника, но звонка не было.

Задним числом укорял себя за излишнюю тактичность, перешедшую в робость, не позволившую проявить настойчивость и добиться от хмурого бородача его телефонных координат. Неожиданно тянуло выйти во двор, побить по мячу в коробке, но Матвей удерживался, потому что смысла в этом не видел. И, почему-то, стеснялся. Поехать опять в Лужники не хватало духу, да и где этого Кузьмича искать? Кроме того, был в этом какой-то оттенок унижения. А унижений Матвей не терпел.

Ещё Тяглов вспоминал прошлое, потерянную семью, мечтал о встрече с сыном, - невыносимо хотелось обнять его, узнать о его жизни, проблемах, может постараться помочь чем-нибудь, да и просто увидеть. Но ни телефона сына, ни его адреса он не знал, а разыскивать избегал и раньше, опасаясь отпугнуть и окончательно всё разрушить.

Дум о будущем Матвей старательно избегал, так как ясных путей не видел. Вечерами сидел на кухне, забившись в свой привычный тесный угол и, забыв о своём намерении меньше курить, смолил одну за другой. Отвлечься не получалось, книги, что раньше спасали Матвея возможностью погрузиться в иллюзорный мир и на время забыться, - не читались, мысли вновь и вновь возвращались ко встрече в Лужниках, к чудесному и нежданному умению и, отчего-то, к прошедшим крайним пятнадцати годам жизни, к потерянной профессии, нелепым и никчемным стараниям обеспечить жизнь обречённой на развал семьи, и опять к сыну, - с горечью утраты малейшей возможности повернуть всё вспять и проводить с ним столько времени, сколько всегда хотелось.

Иногда на кухне внезапно и совершенно бесшумно возникала Петровна, Матвей открывал холодильник и накладывал ей очередную порцию всё той же квашеной капусты, лука, хлеба, нарезал сала, разводил кипятком половинку бульонного кубика. Самому в рот ничего, кроме чая и того же бульона, не лезло. Остро хотелось водки, но Матвей себя сдерживал, да и финансы не позволяли. Деньги кончатся, чем кормить себя и Петровну?

На утро Тяглов проснулся с неожиданно ясным осознанием крайней, какой-то чувственной необходимости пойти в Храм. Неподалёку, ближе к центру по проспекту, стоит замечательный, сложенный из красного кирпича Храм, посвящённый Святым мученикам. Там Матвей редко, но бывал, когда чувствовал потребность остаться наедине с Господом. Чаще бывать он почему-то стеснялся. Именно там счастливая молодая семья Матвея 15 лет назад крестила своего малыша. И там Матвею было легко и хорошо.

На улице моросил мелкий и занудливый дождик. Температура была около нуля, и потому капельки дождя расплескивались по асфальту дворовых дорожек, растекались тонкой прозрачной пленочкой и почти мгновенно замерзали. Небо было серым, хмурым, сплошь затянутым облачной пеленой. Присутствие солнышка только угадывалось.

Матвей подошел к шкафу, распахнул скрипучую дверцу и попытался мысленно составить гардероб, приличествующий походу в Храм. Вытащил рубашку, потом пиджак на вешалке, повертел в руках и повесил обратно. Вышел на кухню, закурил. Теща спала. Тяглов распахнул холодильник, вынул тарелку, изобразил на ней всегдашний набор из еды, отрезал хлеба, рядом положил вилку. Оставил на столе. Петровна проснётся, поест. Сам есть не стал. Одеться решил просто, как обычно.

В Храме было тихо. Безлюдно. Только послушница, продающая на входе свечи, и полумрак. Полумрак, всегда царящий в древних церквях в будние дни, не казался темным, наоборот, он был напоен скупым, рассеянным, но от этого ещё более тёплым и ласковым сиянием, струящимся от редко зажженных свечей и лампад, отраженным от золочения образов, окладов и убранства, падающим сверху от вертикальных узких окон купола. Лики на образах светились изнутри и не казались написанными живописцем. Все они смотрели на Матвея живыми и добрыми глазами.

Матвей прислонился к стене. Потом присел на лавочку, стоящую у задней стены под пятном вытертой спинами прихожан крашенной маслом штукатурки. Очень тихо. Куда-то делись уличные шумы, привычный звук жужжащей и гудящей дороги. Всё осталось за стенами. Только Господь и Матвей. Голова немного кружится, но мысли ясные и чистые.

Матвей подумал о сыне. О бывшей жене, о своей маме и родном брате. Об институтских друзьях и приятелях. Вспомнил отца, дедушек и бабушек. Пожелал здоровья всем живым и покоя всем усопшим. В голове единой мыслью соткалось все то, что уже произошло и сейчас происходит с ним. Все его напасти и беды, радости и удачи, вся его неуверенность, беспокойство и все его надежды. Надежды на будущее. И эти мысли совокупно, весь свой ментальный посыл Матвей обратил к Господу.

Посидел ещё немного. Стало легко и невесомо. Матвей встал, подошёл к Образу Христа, поклонился, перекрестился и прочёл мысленно "Отче Наш", зримо и образно представляя текст священных слов.

По дороге домой Тяглов неожиданно почувствовал и увидел, что лица встречных прохожих добрее, чем обыкновенно, на улице неуловимо посветлело и сквозь шумы недалекого проспекта ясно пробиваются звуки природы - ветра, неба, птиц, шелест оставшихся листьев и едва уловимые поскрипывания осенних деревьев.

***

Кузьмич был футболистом. Полузащитником. Бывшим. Играл обычно в центре, разыгрывающим. Отличался чувством поля и игры, отдавал замечательные, мягкие и умные передачи. Часто забивал и сам. Болельщики, журналисты, партнёры по команде, тренер, руководство - все уважали Кузьмича и считали звездой, незаменимым членом клуба и сборной страны. Но все это было в прошлом. Карьера закончилась, как писали журналисты, на взлёте. Тяжёлая травма, слишком долгое лечение и восстановление, в течении двух лет. А затем долгие, многомесячные, жесточайшие тренировки через силу, через боль, чаще в одиночку, наедине с самим собой. Но место в команде все равно оказалось потерянным. Незаменимых нет. А потом и возраст своё заявил. Восстановившись, Федор Кузьмич вдруг осознал, что в свои тридцать с лишним он не больно кому и нужен. Былой формы добиться едва-едва удалось, но никто этого уже не хотел видеть. Всё заслонял паспортный возраст. Образование? Его фактически нет. Федор, играя в высшей лиге, упрямо продолжал учиться на одном из факультетов МАИ, куда неожиданно легко поступил ещё в 17 лет сразу по окончании ДЮСШ. И продолжал своё образование, несмотря на несколько длительных перерывов на тяжелые сезоны и переходы в иногородние клубы, вплоть до четвёртого курса. Но злополучная травма и последовавшие за ней события не столько физически, но, главным образом, психологически подломили Кузьмича. Из института он ушёл в глубокую безвозвратную "академку" и желание получить диплом потерял.