Страница 45 из 47
Стихи были знакомы Ахметсафе. Ну, конечно, это «Моё счастье» Шаехзаде Бабича.
– Ах, Бабич, друг мой! – воскликнул Тухват со слезами на глазах. – Где же ты? Куда подевался твой свет, которым ты наполнял мой сумрачный мир? Какой дьявол осмелился поднять на тебя руку, кто погубил тебя?..
Он обхватил обеими руками голову и плюхнулся на кровать.
Ахметсафа вдруг ощутил такую грусть, такую неизбывную тоску, что у него даже дыхание перехватило. И он молча поспешил покинуть это подземелье.
Направляясь из столовой в общежитие, Ахметсафа услышал прерывистый голос чуть ли не бегущего за ним Мусы.
– Постой, дружище! – звал его Муса, учащённо дыша от быстрой ходьбы. – Обожди! Знаешь, что я хочу тебе сказать? Сегодня будет вечер в детском доме. И знаешь, кого пригласил уважаемый Шариф ага Камал? Знаменитого музыканта и маэстро Салиха Сайдашева.
После такого, несомненно, чрезвычайно важного сообщения Муса выдержал театральную паузу – для большего эффекта!
– Кто сказал? – спросил заинтригованный известием Ахметсафа. – Мало ли какие вечера сейчас проводятся, сразу не разберёшь…
– Ченекей сказал, – ответил Муса, нетерпеливо дёрнув друга за рукав. – Пойдём вместе, а? Мне одному как-то скучновато будет, а вместе веселее. Идёт?
– Но нас ведь никто не приглашает? – засомневался Ахметсафа, представив себя в роли непрошеного гостя. Правда, он знаком с Шарифом ага, но Салиха Сайдашева не знает, хотя и видел его несколько раз. Маэстро возглавлял музыкальную школу и часто вместе со своими воспитанниками приглашался на студенческие и молодёжные вечера. Ученики «музыкалки» были без ума от своего наставника и между собой называли его не иначе, как «наш Сайдаш». На вечерах маэстро сидел обычно на первом ряду и кивал головой в такт музыки, а когда кто-то сбивался с ритма или пускал «петуха», виновато разводил руками и улыбался: дескать, прошу прощения, дети ещё только учатся…
Словом, приглашения одного только Мусы явно не хватало, и Ахметсафа тут же нашёл уважительную причину для отказа:
– Сегодня вечером идём в «Орлес», там рабочих рук не хватает, помочь надо.
Муса уже не раз ходил со студентами в «Орлес», когда заводу требовалась помощь, и работал самозабвенно, с упоением, несмотря на свою худобу и малый рост. Сверстники уважали его за такое рвение в работе. Ахметсафа иногда даже жалел Мусу, который, гонимый собственным энтузиазмом, метался от мероприятия к мероприятию, стараясь успеть везде: в учёбе, труде, художественной самодеятельности… Казалось, что им движет не только энтузиазм, но и какие-то непонятные, будто скрученные в пружину, силы.
Услышав о намечавшемся походе в «Орлес», Муса тут же внёс коррективы в свой план:
– Очень хорошо, дружище! – воскликнул он. – Давай сделаем так: сначала сходим в детдом. Я прочитаю своего «Больного комсомольца», ты продемонстрируешь перед детворой чудеса акробатики. Шариф ага, кстати, тоже в восторге от твоих номеров. Вот увидишь, мы будем иметь бешеный успех! А потом побежим помогать «Орлесу». Договорились?
Тут он придал голосу таинственную интонацию:
– Скажу тебе по секрету, приятель, что я задумал поэму, посвящённую заводу «Орлес». Материал вроде бы есть, но никак не могу начать писать. Чего-то не хватает…
В Оренбурге крупных заводов и фабрик можно было по пальцам одной руки пересчитать. «Орлес» являлся одним из немногих таких предприятий, и Ахметсафе было лестно, что его друг взялся за поэму о заводе, с которым Ахметсафу связывали давние и прочные отношения сотрудничества. В знак одобрения он даже обнял друга, и они, весело болтая, зашагали в сторону общежития. Неудержимый творческий азарт Мусы, его стремление к чему-то более светлому и радостному, чем окружающая его действительность, вызывали чувство невольного уважения.
…Муса как в воду глядел: директор детдома Шариф Камал встретил их с радостью и тут же внёс изменения в программу.
– А этот джигит исполнит гимнастические номера, – с улыбкой посмотрел он на Ахметсафу. – Таких художеств наши дети ещё не видели. Глядишь, и они захотят эдак кувыркаться…
Он добродушно засмеялся.
– Сейчас выступает Сайдаш, потом Ченекей прочитает свои стихи, после него выступление Мазита…
Речь шла о популярнейшем в Оренбурге артисте Мазите Ильдарове. Да, в именитую команду попали сегодня Муса с Ахметсафой. Как бы не опростоволоситься.
Ахметсафа с интересом наблюдал за игравшим на сцене пианистом. Зал притих, заворожённый волшебными звуками чудесной музыки. Кое-кто приоткрыл рты, изумлённо смотря на феерический танец на клавиатуре бледных, тонких, нервных пальцев великого музыканта. Эти бесподобные пальцы то замедляли, то убыстряли своё движение, и Ахметсафе казалось, что перед ним пробегали тронутые дуновением раннего утра, мелкие, узкие, серебряные волны нежившейся в лучах зари Сакмары.
Вся Вселенная находилась во власти музыки…
Сайдаш играл совершенно новые, доселе неслыханные мелодии. Прядь каштановых волос упрямо спадала ему на лоб, и маэстро лёгким движением головы откидывал их назад. Лицо его было в высшей степени одухотворённым, чем-то напоминая Такташа в минуты его вдохновенных выступлений. Даже глаза были пронзительно голубыми, как у Такташа. Ахметсафа настолько забылся, что ему вдруг померещилась Загида, стоящая возле пианино маэстро…
При мысли о любимой девушке он ещё более поддался чарам мелодии и даже пожалел, что не пригласил Загиду на этот вечер, хотя имел такую возможность. Они встретили девушку по пути на вечер. Муса, как обычно, пустил в ход всё своё обаяние, даже что-то шепнул на ушко Загиде, но та, не обращая внимания на заигрывания Мусы, порывалась что-то сказать Ахметсафе, но замолкла на полуслове, увидев, что её воздыхатель проходит мимо с деланным равнодушием и даже какой-то церемонной гордостью, возможно, давая тем самым понять, что положил конец своим бесполезным любовным переживаниям.
«Эх, дурень! – обругал себя Ахметсафа. – Разве трудно было поздороваться, остановиться на минуту-другую, чтобы перекинуться ничего не значащими фразами? Можно было, пользуясь случаем, ненавязчиво, как бы ненароком пригласить её на вечер, и, возможно, она согласилась бы, и теперь, под влиянием волшебной музыки приоткрылась, встрепенулась бы её печальная душа. И кто знает, может быть, именно в этот вечер между их душами возникла бы та невидимая, таинственная связь, которой так недоставало Ахметсафе. Надо было усмирить свою холодную гордыню, вызванную, в свою очередь, упорным равнодушием к нему любимой девушки, и попытаться хотя бы сегодня отыскать ключ к её замкнутой душе. Возможно, тогда всё обернулось бы по-другому, и мир вокруг изменился бы… Но… Что толку сожалеть о прошедшем и раскаиваться об уже содеянном?.. Муса прав, говоря, что в одном лёгком взмахе девичьих ресниц скрыто тайны больше, чем в толстом тысячестраничном философском трактате. Надо только понять эту тайну… Увы, Ахметсафа пока не в состоянии понять тайну Загиды и найти волшебный ключик к дверце её души…
Музыка Сайдаша не давала ему покоя. Она была то энергичной, будто солнечной, то печальной, тоскливой и нерешительной, то выражала непонятную боль и горечь потерь, утраченных надежд… Пальцы то танцевали, то еле брели, спотыкаясь о клавиатуру. Ахметсафа впервые видел такие изящные, длинные, гибкие и чуткие пальцы. Ему не верилось, что человеческие пальцы способны извлекать, творить такую неземную музыку. Нет, это могли быть только пальцы ангела!
Музыка овладела всей душой без остатка… Тихую игру утренней Сакмары сменили шум гнущихся на ветру камышей и прибрежных ив, истошные крики чаек, делавших отчаянные и безуспешные попытки сесть на гребни беснующихся волн. Казалось, что в этих чайках отражались судьбы людей, которые бессильно бились о волны вздыбленной страны.