Страница 38 из 47
Он обернулся к Ахметсафе с таким выражением, будто извинялся за то, что чуть не забыл о его существовании:
– Вот так, товарищ Давлетъяров, борьба в стране не прекращается ни на минуту! Вы тоже не должны избегать этой борьбы! Оставаться в стороне от борьбы – всё равно, что лить воду на мельницу наших врагов. Наша святая цель, наша непоколебимая вера одна и та же – строительство социализма в стране. Если нужно, мы принесём себя в жертву ради этой великой идеи, ради созидания новой жизни. Не забудьте, что жертвы эти не будут напрасными, они станут камнями, красными кирпичиками в фундаменте новой жизни, и кровь героев сильнее всякого раствора сцепит эти кирпичики воедино…
Произнося эту речь, Муса уже не походил на худенького низкорослого паренька, а удивительным образом превращался в сказочного, легендарного богатыря. После страстных слов о неизбежных жертвах на глаза Мусы даже навернулись слёзы. И в эту же минуту Ахметсафе почему-то до боли в сердце стало жаль и Мусу, и самого себя, хотя он и не мог толком объяснить, тем более понять, почему в нём возникло такое чувство. Вдруг ему вспомнились слова учителя Мифтаха хальфы, высказанные им в отношении этой самой «новой жизни», и его тут же прошиб холодный пот. Что за странное состояние? Вроде бы Муса всё правильно говорил. Но эти слёзы… И предательская дрожь в голосе… Ах, Муса, что ты со мной сделал? Взбаламутил душу… И непонятно, удастся ли найти когда-нибудь конец запутанного волшебного клубка…
Муса, видимо, ощутил перемену в настроении Ахметсафы и посмотрел на него испытывающим взглядом. Потом снова чуть снисходительно улыбнулся и стал прощаться. И только когда он ушёл, Фатых, наконец, позволил себе вступить в полемику с уже отсутствующим Мусой.
– Поучать других легко, – заворчал он. – Но когда живот сводит от голода, ни о чём, кроме как о краюхе хлеба, не думаешь.
И он тяжело затопал к «буржуйке», потому что сегодня дежурил у печи. До наступления ночи он ещё не раз вступит с кем-нибудь в спор, поругается, похнычет, поворчит. Это так же верно, как и то, что в его дежурство «буржуйка» будет дышать на ладан.
Мусу вышли провожать его бывшие сокурсники. В комнате осталось не более трёх студентов.
– Так вот он какой, Муса… – задумчиво произнёс Саттар с видом первооткрывателя. Видимо, и на него встреча с поэтом Мусой Джалилем произвела большое впечатление. Не прошла она бесследно и для Ахметсафы. Казалось, Мусе заранее было известно, о чём лучше всего говорить в данную минуту и как заставить других поверить его словам, проникнуться его мыслями: ведь только в этом случае он признает тебя своим товарищем, протянет руку дружбы и может поделиться с тобой самым сокровенным, что накопилось у него в душе. Но он даже не посмотрит в сторону тех, кто не верит или хотя бы не полностью верит ему. Таков Муса. Но верит ли, готов ли верить ему Ахметсафа? Трудно ответить на этот вопрос после первой и пока единственной встречи. Но Ахметсафа нутром чувствовал, что Мусе очень хотелось вызвать к себе его доверие. Это желание было выражено не только в словах, но и во взглядах, жестах Мусы.
Позднее он узнал от друзей поэта, что в прошлом году у Мусы умер отец, а сам он тяжело заболел и долго не мог поправиться. Учёбу, естественно, пришлось прервать. Затем его как способного молодёжного лидера, сумевшего организовать в своём селе комсомольскую организацию, послали делегатом на губернский съезд учителей. Нынешним летом, спасаясь от голодной смерти, он появился в Оренбурге, отчаянно пытался выжить, даже чуть было не связался с какой-то шпаной. Фатых, этот стервец, прав в одном: только ленинскими словами желудок не набьёшь. От беды Мусу спас случайно встретивший его бывший учитель Нургали абый Надиев, который с великими трудностями определил паренька на учёбу в военно-политическую школу. Говорят, что решающую роль при зачислении его курсантом сыграло поэтическое дарование абитуриента… Муса с оружием в руках боролся с белобандитами, в последние месяцы снова болел, лечился в госпитале. Выздоровев, первым делом навестил своих сокурсников по бывшему медресе, ныне пединституту… Узнав обо всём этом, Ахметсафа почувствовал ещё большее уважение к Мусе. Такому джигиту можно было верить.
В середине зимы институт возглавил Нургали Надиев, преподававший до этого на военно-политических курсах, а ещё ранее работавший педагогом в медресе «Хусаиния» и пользовавшийся у шакирдов заслуженным авторитетом как человек требовательный, но справедливый. Преподавал он географию и математику. Его заместителем по политико-воспитательной работе стал Загид Шаркый. Вслед за этими педагогами с военно-политических курсов в институт перевелись ещё несколько студентов, среди которых был и Муса.
Джалилов лишь однажды заночевал в институтском общежитии.
– Мне здесь долго не выдержать, – признался он Ахметсафе, в тот день дежурившему по «буржуйке», и словно в подтверждение своих слов выдохнул в холодную атмосферу комнаты молочно-белую струю тёплого воздуха из своих больных лёгких.
– Долго я здесь не выдержу, браток, – повторил он. – Ведь я ещё не совсем выздоровел. За мной нужен уход да уход…
Ахметсафа не знал, что ответить ему. В последнее время всё общежитие изнемогало чаще всего в бесплодных поисках решения двух важнейших проблем: дров и питания. Даже студенты из обеспеченных, казалось бы, семей почти перестали получать родительскую помощь, потому что и в деревнях шаром было покати. Надо ли говорить, что горожане, питание которых традиционно зависело от села, были в положении гораздо худшем, чем крестьяне?
Недавно на общем собрании студентов выбирали состав профкома института. Председателем комитета профсоюза избрали способного организатора Фатыха Исхакова, его заместителем по хозяйственным делам – практичного и деловитого Ахметсафу Давлетъярова. Не прошедшие в комитет кандидаты при случае злословили:
– Эй, комитетчик, когда обеспечишь студентов теплом? Почему не решаешь проблему дров? Зря, что ли, мы тебя в профком выдвинули?
– Ахметсафа, дорогой, нужно бы проверить работу столовой, а то суп с каждым днём становится всё более жидким! А может, ты уже и с поварами снюхался?
Это была уже клевета, поклёп, и чаще всего возводил на Ахметсафу напраслину завистливый Мазит. Однако времени на выяснение отношений не было, нужно было что-то срочно предпринимать, дабы вконец не заморить студентов голодом и холодом.
Через два дня после заседания профкома Ахметсафа направился в администрацию «Орлеса» (Оренбургского деревообрабатывающего завода), взяв с собой официальное письмо руководства института и соответствующую справку из губкома. После долгих переговоров с руководством завода ему удалось заключить подписанный по всем бюрократическим правилам договор, по которому студенты берут на себя культурно-просветительское обслуживание рабочих и в необходимых случаях поставляют рабочую силу, а в ответ завод обязуется выделять институту некондиционный материал в виде негодных брёвен или обрезков досок. Проблема отопления, кажется, была близка к своему разрешению.
Договор с заводом стал первой значимой победой Ахметсафы на поприще общественной деятельности…
Дядя Гумер не был против общественной активности своего племянника, хотя и имел на этот счёт, как говорится, свою философию. Возвращаясь как-то с завода «Орлес», Ахметсафа решил по пути навестить дядю. Войдя в дом, он сразу же ощутил давно забытое тепло жарко натопленной печи. «Тёплый как масло», – образно говорят в народе о таких домах, имея в виду, что когда с холода зайдёшь в такой дом, то начинаешь таять как масло на сковородке…
Настроение у дяди было превосходное. Он пригласил любимого племянника за стол, распорядился приготовить чай, и пока супруга хлопотала на кухне, поспешил объяснить неожиданное появление достатка в доме. Оказывается, на днях из-за Яика приехал один родственник, бывший компаньон дяди, и оказал весьма существенную помощь дровами и продуктами. Словом, как в сказке… Явился добрый волшебник…