Заблудившийся рассвет

Наконец, слово предоставили поэту. Под бурей аплодисментов он скромно поднялся со своего места и поприветствовал зрителей сдержанным поклоном, от чего заволновалась непокорная копна его соломенных волос. Движение поэта не было лишено изящества, что по достоинству оценила публика. Лицо поэта дышало энергией и смелостью. Вот он легко взбежал на сцену, поправляя рукой упрямые пряди волос, хотя наверняка знал бесполезность этого жеста, рассчитанного скорее всего на прекрасную половину зала. Тогда он резко откинул голову назад, и волосы каким-то чудом угомонились, приняв, вероятно, оптимально удобное положение.

Таинственные манипуляции с волосами возымели своё действие, заставив затрепетать нежные девичьи сердца. Лёгкий вздох прошёлся по залу…

Для начала поэт прочитал хорошо знакомые своим поклонницам стихи: «Тёмными ночами», «Ветер говорит» и другие. Зал замер, благоговейно внимая чтецу, растворяясь в ритмах его чудесной поэзии… Наконец, Такташ смилостивился и решил вывести публику из состояния транспоэтического гипноза, то бишь спустить её на грешную землю. Он подошёл к самому краю сцены, протянул руку сидящей в первом ряду симпатичной девушке, зардевшейся от смущения, и объявил:

– Джамагат! Дорогие зрители! Я привёл сегодня в гости к вам замечательную девушку. Её зовут Гульсум, она учится на политкурсах…

Весь зал подался вперёд, удивлённо пытаясь разглядеть счастливую избранницу поэта, а та довольно легко преодолела смущение, поднялась со своего места и повернулась к залу, сохраняя на лице приветливо-вежливую улыбку. Не успела она снова сесть на своё место, как в сторону поэта из-под десятков девичьих ресниц разящими стрелами полетели разгневанные, недоумённо-сердитые взгляды, требующие немедленного объяснения.

«Как же так? Возмутительно! Непростительно! – вонзались в поэта немые стрелы справедливого негодования. – Немыслимо! Это уже ни в какие ворота не лезет! Привести на наш вечер какую-то чужую девицу! Ну не дурак ли? Чем мы хуже этой пигалицы? Этой накрашенной! Неужели невдомёк тебе, как сильно обидел ты нас этим вопиющим поступком?!»

Но стрелы не достигали своей цели. Поэт не видел никого, кроме своей Гульсум. Ситуация явно выходила из-под контроля институток, из чьих настойчиво нежных рук ускользала такая «добыча»! Но Такташ не заметил изменений в настроении публики и, по-прежнему ослеплённый своей любовью, произнёс две-три фразы, буквально пригвоздившие к своим стульям девушек, ошарашенных «изменой» кумира.

– На днях я сочинил стихотворение «Девушка рассвета», которое посвятил Гульсум туташ[25]. Это произведение я и хочу вам прочитать… – сказал он, нежно улыбаясь и слегка кланяясь своей возлюбленной.

Глухой рокот возмущения пронёсся по залу. Как ни был ослеплён своим чувством Такташ, но его чуткая поэтическая душа уловила, наконец, ропот недовольства в публике. Он понял, что допустил оплошность, вернее, бестактность. Может, не надо было говорить, что стихотворение посвящается Гульсум? Но это невозможно, ведь он пригласил свою подругу именно за тем, чтобы она услышала слова посвящения. Наверное, не следовало спешить с этим стихотворением, а перенести его во второе отделение, в самый конец вечера. Но теперь уже поздно что-то менять, чувства возобладали над разумом. Простите, девушки… Видит Аллах, я вовсе не хотел обидеть вас… Однако слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Такташ подался вперёд и начал читать с особенным вдохновением и волнением, глядя на сидевших девушек, проникая в их души, тревожа их сердца. И томные барышни поняли вдруг, что стихотворение обращено именно к ним, а не к какой-то незнакомой Гульсум, что голос Такташа принадлежит только им, и к середине декламации уже готовы были разрыдаться от избытка чувств. А Такташ всё читал и читал:

Сила поэзии, чарующий голос и артистизм чтеца настолько пленили зал, что все девицы, минутой ранее готовые устроить «бучу», тут же простили поэта за «измену» и даже забыли о ней. Какая-то светлая волна прошла по залу, затронула самые чувствительные струны девушек, сопереживание которых влюблённому поэту было настолько искренне, что вызвало неподдельные слёзы, выступающие из-под накрашенных ресниц. Как же так? Разве позволительно Поэту так убиваться из-за любви?! Нет, Такташ поступил неправильно, отдав своё прекрасное сердце этой жестокодушной барышне. Неужели рядом с ним нет друзей, которые своим советом удержали бы его от опрометчивого шага? А если такие друзья есть, почему они молчат? Подумать только! Что себе позволяет эта девица! Кинжал, отравленный её чарами, вонзился глубоко в трепетную, чистую душу поэта, заставляя его мучиться, терзаться любовными страданиями, а обольстительнице хватает наглости по-прежнему дразнить поэта, поощряя и в то же время держа его на расстоянии. Эта барышня не достойна любви поэта! Разве можно так – вскружить парню голову и играть с ним в прятки, испытывая от этого наслаждение? Садизм какой-то!.. И все девушки тут же воспылали благородным негодованием в отношении «этой Гульсум», которая под давлением всех этих чувств и эмоций буквально вжалась в спинку своего стула и сидела тихо, не шелохнувшись, спрятав своё сладкое смятение под длинными, чуть вздрагивающими ресницами…

Стихотворение не было ещё прочтено до конца, но Такташ с облегчением почувствовал, что великодушно «прощён» благодарными ему девицами. Под гром оваций он с едва заметным смущением поклонился публике. Новый шквал аплодисментов. Поэт приложил руку к сердцу и снова склонился в поклоне, и на этот раз непокорные волосы почему-то не спадали ему на лоб. Такташ легко спрыгнул со сцены и со сдержанно-торжествующим видом направился к своему месту. Усевшись, он нежно коснулся руки Гульсум, что тут же было оценено институтками как «неуместный, неприличный» жест. И всё же никто на него, такого «хорошего», и не думал сердиться, и только за сценой стояла в ожидании своего выхода единственная девушка, чьей любви и чести был нанесён смертельный удар – Загида туташ.

После выступления поэта было исполнено ещё несколько номеров, а бедная Загида до сих пор не могла придти в себя от потрясения. Поняв состояние подруги, Айша потормошила её за плечо:

– Очнись, красавица!

Увидев её отсутствующие глаза, Айша съёжилась от жалости к подруге, но тут же взяла себя в руки и пригрозила:

– Если сорвёшь концерт, в институте тебе ни дня не быть! Запомни это! А теперь выйдешь на сцену и объявишь, что Ахметсафа Давлетъяров прочитает стихотворение Такташа «Убитый пророк».

Кажется, угроза подействовала, и Загида на ватных ногах вышла на сцену. Она, как обычно, слегка кашлянула, чтобы прочистить горло, и на мгновение прислушалась к самой себе: в эти секунды из её высокой, чистой души навсегда улетало что-то очень важное, дорогое, незабвенное… Раздосадованная на саму себя и на весь мир, она окинула зал сердитым взглядом и объявила:

– Стихотворение нашего любимого поэта Хакташа… Такташа…

Ошибка в имени (Хади Такташ – «Хакташ») тут же выбила её из колеи, и она замерла в растерянности.

Никогда не терявший присутствие духа Шариф Камал шутливо подхватил, пытаясь помочь девушке:

Зал рассмеялся, и Загида вконец расстроилась, ощутив себя самым несчастным человеком на свете. Посчитав, что для неё всё «кончено» и мир сейчас провалится в тартарары, она равнодушно махнула рукой и вяло попробовала закончить своё объявление:

25

Туташ – барышня, сударыня.

26

Якташ – земляк.