Заблудившийся рассвет

– Фантастика!.. Кажется, у него вообще нет костей, одни жилы! Чудеса!

Тагиров искренне радовался тому, что сумел доставить юному другу истинное удовольствие и хлопал в ладони, подбадривая спортсмена:

– Браво!.. Оп-ля!.. Молодец!.. А теперь сделай «мостик»!.. Хорошо! Сальто! Великолепно! Оп-ля!.. Вот какие у нас джигиты!..

Казалось, что Ахметсафа в спортзале вообще не умел уставать. Без устали крутил он свои пируэты, успевал обучать и тренировать других студентов, что очень нравилось Тагирову.

– В моё отсутствие этот парень вполне справится с моими обязанностями, – гордился он. – Прирождённый спортсмен! Недавно увлёкся боксом и делает первые успехи, даже секцию бокса в институте организовал. Ты посмотри на его лапища! Не руки, а лопаты! Сразу видно крепкую крестьянскую породу. Кулачный бой для такого богатыря всё равно что игра в кегли для детей! Да, растёт молодёжь… А мы растратили свою юность в царских окопах, спалили её в огне революций.

Такташ лишь посмеивался над своим старшим другом:

– Брось! Не говори так, Афзал ази[24], разве ты старый? Ого-го!.. Ты ещё любого джигита за пояс заткнёшь! Нет уж, пусть медведь твоей старости ещё долго лежит в своей берлоге.

Оценил Хади и декламаторские способности Ахметсафы. Они не успели по-настоящему сдружиться, может быть, из-за природной застенчивости Ахметсафы. Тем не менее Такташ считал Ахметсафу своим хорошим знакомым, почти приятелем, при встречах неизменно интересовался его успехами, поэтому, видимо, и попросил Афзала Тагирова, чтобы именно его воспитаннику Ахметсафе поручили вести вечер проводов. Правда, самому Ахметсафе просьбу передали через Загида Шаркыя.

До вечера оставалась ровно неделя. Надо спешить с репетициями. Стоит ли говорить, что Ахметсафа и не думал отказываться, узнав, что сам Такташ просил его вести вечер! Разом преодолев первоначальные колебания и сомнения, забыв своё смущение перед Загидой, он вновь, на этот раз тщательно и придирчиво, изучил план мероприятия и внёс свои предложения, коррективы. Было решено включить в программу студенческий оркестр с хором. Предполагалось исполнить две татарские народные и несколько современных песен. Затем слово брал сам поэт, беседовал с публикой, читал свои стихи, но всё это планировалось как бы вступлением, прелюдией. После этого следовало целое представление в виде номеров художественной и артистической самодеятельности, акробатических трюков и силовой гимнастики. И лишь потом сцену полностью передавали в распоряжение Такташа и его поклонников. Пусть один читает, а другие внимают…

…Во время репетиций Ахметсафа испытывал дополнительное волнение, ощущая возле себя Загиду. Кажется, и девушка весьма благосклонно относилась к нему, но что-то сдерживало её чувства. Ахметсафа – парень видный, и не одна красавица с радостью приняла бы его ухаживания. Об этом ему и Айша не раз говорила. Более того: секретничая с подружками, она призналась, что если бы её сердце не было занято, то она обязательно вскружила бы голову Ахметсафе. Но парню от этого ни холодно ни жарко. Выходит, у Айши сердце горячее, а у Загиды холодное? Да нет же! Разве не знает Айша, что нежное сердечко Загиды занято образом голубоглазого мишарского юноши Такташа? Знает, конечно! И в чём же дело? Может, это намёк подруге: мол, чем тянуться за журавлём в небе, лучше держать синицу в руке? Другими словами, не мечтай, подруга, о голубоглазом поэте, это звезда не для тебя, а чем сохнуть по несбыточной мечте, лучше прибери к руками земную «птицу счастья» и утешься ею… То есть «земная птица счастья» – это и есть влюблённый Ахметсафа… Эх, Айша!.. Если бы человек обладал способностью подчинять свои чувства уму, гасить их так, чтобы они потом и пискнуть не посмели!.. Увы!.. Никто не понимает чувств влюблённой по уши девушки, над ней лишь смеются. Впрочем, язык у людей, как говорится, без костей, мало ли что болтают… По сути, ни у кого из них нет никакого дела до её любви… Влюблена? Ну и пусть себе! На здоровье!.. Внезапно вспыхнувшую страсть невозможно погасить. Все мысли Загиды вертелись вокруг Такташа, как сотни планет вокруг Солнца. Она бредила своим возлюбленным, с ума по нему сходила… Ночами во сне она страстно обнимала Такташа, а просыпаясь с мятой подушкой в руках, вся в холодном поту, долго ещё лежала ничком, пытаясь удержать ускользающее видение, отчаянно цепляясь за мечту, робко отступающую перед грубой силой реальности… Так птенец разом глупеет от избытка чувств, не в состоянии совладать с ними.

Сегодня Загида ни с того ни с сего… упала на лестнице. Да что там упала – кубарем покатилась! И всё из-за Такташа. В этот момент она как раз потянулась рукой к голове поэта, чтобы смахнуть снежинки с его чудесных волос. В мечтах, разумеется, потянулась… Всё закончилось падением с лестницы на глазах однокурсниц… Ах, любовь!.. Ах, страсть! Загида слышала, что от безответной любви некоторые люди сходят с ума. Значит, Всевышний обрёк Загиду на очень серьёзное испытание.

Во время репетиций Ахметсафа и Загида испытывали странное чувство неловкости, чуть ли не вины друг перед другом. Наверное, поэтому они не могли полностью раскрыться, их слова, жесты, походки на сцене были какими-то неестественными, напряжёнными. Айша от этого приходила в тихое бешенство, и только Загид Шаркый удивлялся скованности ведущих, не зная истинной причины такого поведения.

…И вот наступил день, когда в столовой, приспособленной для зала, собрались студенты и студентки, гости, преподаватели… Все ждали начала литературно-музыкального вечера.

В середине первого ряда сидел, как и мечтала Загида, сам виновник торжества. Подражая Афзалу Тагирову, Такташ тоже ходил с непокрытой головой, несмотря на середину зимы, в лёгком и длинном демисезонном пальто, в котором выглядел выше своего среднего роста. На шее поэта висел небрежно наброшенный белый шарф: один из наивных символов свободы и бунтарства. С белым цветом шарфа резко контрастировала поразительная голубизна такташевских глаз, взятая из небесной вышины или морской глубины. Рядом с поэтом сидел руководитель литературного кружка Шариф Камал, с лица которого, казалось, никогда не сходила сдержанная улыбка. На первом ряду с достоинством Песталоцци расположились также Афзал Тагиров и другие преподаватели института. Левая половина зала осталась за прекрасной половиной человечества. Смешно было смотреть, с каким кротким и невинным видом девушки рассаживались вокруг немногочисленных учителей, словно цыплята, прячущиеся от коршуна под крыло матери. Смешно потому, что эти самые скромницы и смиренницы, сидящие сейчас с видом воплощения благонравности, благочестия и благопристойности, буквально перед приходом педагогов бесились так, что дым коромыслом стоял, и даже самым отчаянным парням доставалось на орехи, когда те пробовали дразнить и, не дай Бог, ущипнуть этих очаровательных разбойниц. Но теперь девицы сидели смирно, застенчиво потупив глазки, в которых ещё совсем недавно плясали озорные огоньки. Впрочем, разве не понятно, что в традиционном мужском коллективе, куда вдруг вливаются десятки молоденьких и прехорошеньких девиц, неизменно происходят кардинальные и уже необратимые изменения? Начинается совсем другая жизнь. Представьте себе, как изменилось бы настроение и поведение юношей, если в их комнату «случайно, ненароком» заглянула, а то и зашла бы девушка! Примерно то же самое происходило теперь в наполненном людьми зале. Здесь царила атмосфера особой приподнятости, витал дух особого настроя, причину которого следовало искать не столько в притягательной магии пришедших сюда поэтов и писателей, сколько в серебристых колокольчиках девичьего смеха, сдерживаемого пока присутствием чопорных учителей…

Концерт, как и было задумано, начался выступлением оркестра, исполнившего народные песни «Каз канаты» («Гусиное крыло») и «Ком бураны» («Песчаная буря»). Сердца зрителей дрогнули и забились сильнее, чего, собственно, и добивались артисты. Музыка и слова брали за душу, глаза зрителей невольно увлажнились слезами. Нет, не только от неизбывной печали, присущей протяжным мелодиям предков. В таких мелодиях заключена целая гамма чувств, зачастую понятная только представителю определённой этнической группы или общности. Сами гены, сама кровь помогают понимать голоса и мелодии предков, причём, при этом вовсе не обязательно испытывать лишь чувства скорби и печали, ибо душу временами охватывают и чувства светлые, сладостно-щемящие, таинственно глубокие, и она в эти мгновения словно поднимается ввысь, распрямляет крылья; особенная лучезарная теплота пронизывает все твои мысли и чувства, а сидящие рядом зрители становятся для тебя самыми близкими, дорогими людьми, то есть сотоварищами по переживанию.

24

Ази (диал.) – обращение к старшему по возрасту.