Заблудившийся рассвет

…Гумер эфенди говорил и говорил. Мустафа делал вид, что слушает брата, даже иногда согласно кивал головой, к тому же он вообще был немногословен, о чём хорошо знал Гумер.

Но мыслями Мустафа по-прежнему был далеко от брата, всё думал и думал о Шамсие. Его беспокоило и то, что с недавних пор её отношения с Ахметсафой почему-то ухудшились. Странным выглядело и то, что в то время, как другие женщины с поразительной быстротой «советизировались», атеизировались, Шамсия, напротив, становилась всё более набожной, что выражалось, в частности, и в её отношении к Ахметсафе: как только речь заходила о нём, Шамсия начинала жаловаться:

– Сын твой настоящим безбожником растёт! От медресе «Хусаиния», говорят, только одно название осталось, а на самом деле там учат молодёжь тому, как бы побыстрее превратиться в неверных русских! Позор! Я не могу на людях появиться, мне тут же тычат в нос безбожником Ахметсафой, удивляются, как это Мустафа позволил сыну от веры предков отойти. Вообще, в деревне молодёжь распоясалась, стариков ни во что не ставят, каким-то комсомолом бредят. Дескать, мы комсомол построим!.. Может, и построят, думаю, что это гораздо легче, чем дом из саманных кирпичей слепить. Вот и Ахметсафа тоже, как приедет домой, так сразу бежит этот самый комсомол строить. А Советы почтенного Давли бая из собственного дома выгнали и организовали там «Молодёжную избу-читальню». Дожили… Ахметсафа в этой «избе» декламации всякие читает, вечера устраивает, молодёжь с пути сбивает. Это не молодёжная изба-читальня, а бессовестная изба-пытальня… Изба безбожников! Хоть бы ты поговорил с сыном, одёрнул его, наставил на путь истинный!

Удивлённый такой переменой в поведении жены, Мустафа пробовал урезонить её:

– Пойми, другие времена настали. Нельзя же Ахметсафу дома взаперти держать. Прежнюю жизнь, увы, не вернёшь. Страну вверх ногами перевернули, разрушили до основания. Разве мог я предположить, что заброшу своё любимое торговое дело? Что мы будем делать, если и Ахметсафа не сможет приспособиться к новым условиям жизни? Наш род испокон веков торговлей жил, мечетям жертвовал, веру и обычаи предков чтил, и священнослужители были к нам благосклонны, хвала Аллаху. Ахметсафа не может стать безбожником, не то у него воспитание, просто он переживает переходный возраст. Как говорится, молодо-зелено. В юности, случалось и мы разные глупости вытворяли, а потом всё становилось на круги своя… Помню, перед тем, как нас с приятелями забрали в солдаты, мы однажды вечером решили подурачиться и, проходя мимо дома старшего хазрата, спели шутливую песенку. Помню, там были такие слова:

По тем временам это считалось, скажем так, лёгким богохульством. Поэтому хазрат скандала раздувать не стал, а лишь на утреннем намазе мягко укорил отца в «недостатке воспитания». Молодость всегда ершиста. Вот и Ахметсафа со временем остепенится, забросит забавы юности… Меня сейчас, по правде говоря, другое беспокоит: второй год уже нет вестей ни от Гумерхана, ни от Гусмана. А война, кажется, затихает, к концу подходит. Что же случилось с моими мальчиками?

После этого разговора Шамсия умерила свой пыл, оставив в покое Ахметсафу и других «строителей комсомола»…

Мустафа слушал своего брата, по-прежнему пропуская его слова мимо ушей. Поняв это, Гумер абзый печально улыбнулся, и Мустафа виновато потупил взор. Что касается Ахметсафы, то он, покончив с чаепитием, поспешил в хозяйскую библиотеку и с удовольствием принялся рыться в книгах. Братья остались за столом: их разговор по-настоящему только-только начинался. Встречались они не так часто, может быть, один или два раза в год, и им было о чём побеседовать.

– Парню учиться надо, – заметил Гумер эфенди, наступив нечаянно на больную мозоль брата. Дело в том, что устав от попрёков жены, Мустафа всерьёз задумывался, не определить ли сына помощником к какому-нибудь купцу. Скажем, года на два, а там видно будет…

– Я и сам об этом ему говорил, – продолжил хозяин. – Какие бы времена ни стояли на дворе, а честь нашего рода нужно поддерживать. Давлетъяровы – не последние люди в мусульманском мире. Мы и с царём ладили, и Временному правительству не перечили, и с Советами, даст Аллах, общий язык найдём. Я так думаю, брат. Советы поначалу много кричали о народе. Теперь их политика, кажется, меняется. И всё-таки главная опора Советов – якобы беднота. Но ты скажи мне, дорогой, разве человек позволит себе ходить в бедняках, если хоть что-то умеет, обладает известными навыками, знаниями, просвещённостью?

Мустафа отрицательно покачал головой.

– То-то, – заключил Гумер. – Об этом и в песне поётся:

– Верно. Если сам не подсуетишься, никто тебе на блюдечке ничего не преподнесёт, – тихо согласился Мустафа. – Меня только одно беспокоит: почему государство отлучает молодёжь от веры, закрывает мечети и медресе? Неужели они думают, что новую жизнь можно построить на безверии, с помощью безбожников, людей без чести и имана? Мы, торговцы, никогда не отличались излишней религиозностью, и всё-таки во всём руководствовались прежде всего канонами веры, не отступали от законов совести.

– Торговля, Мустафа туган, это – благородное занятие, оставшееся нам от славных предков и освящённое самим пророком. Некий умник сказал: «Одно дело – шайтан с хвостом, но другое дело – злой дух, злой джин…» Вспомни, что большевики сделали в первую очередь, чтобы удержать свою пока ещё зыбкую власть? Сформировали мусульманские полки. Теперь, когда дело практически выиграно, ни мусульмане, ни другие верующие им не нужны, теперь они орут о рабоче-крестьянской армии, рабоче-крестьянском правительстве…

Мустафа подхватил его слова:

– Я хорошо помню, как красный комиссар Усманов, агитировавший мусульман в Татбригаду, не уставал говорить: «Мы, большевики, боремся за свободу всех мусульман!»

– А-а… – усмехнулся Гумер. – Это сын Хайруллы хальфы. Отец его был образованнейшим человеком, уважаемым хальфой медресе, а сын, как видишь, коммунистом заделался, более того, теперь воюет для большевиков, земли священной для всех мусульман Бухары. Газеты захлёбываются от восторга: «Разгромим гнездо религиозного мракобесия!»…

– Хм-м… Значит, и до благородной Бухары добрались… Скажи, а кто такие коммунисты и большевики? Чем они отличаются? Кто из них для нас хуже?

– Все они одним миром мазаны, – махнул рукой Гумер. – Чтобы отлучить народ от тысячелетней веры, этот дьявол Ленин придумал новую религию – большевизм. Эту безбожную религию теперь и пытаются вколотить в сознание народа, а прежде всего – в умы молодёжи. Народ сходит с катушек, развращается большевиками, теряет веру – вот что самое опасное. С человеком, продавшим свою веру или отрёкшимся от неё, можно делать всё, что захочешь. Ленин хорошо понимает это, поэтому в первую очередь развращает и разлагает молодёжь. По всей стране создаются молодёжные группировки, организации, и хуже всего то, что они добиваются некоторых успехов, как пишут газеты. Повторяю, Ахметсафа должен понять одну непреложную истину: знание – это одно, вера – другое. Если ты начнёшь противостоять своей вере, тебя уже никто и ничто не оправдает, ни в глазах божьих, ни в глазах народа.

Давлетъяровы когда-то бежали в эти края от насильственной христианизации, покинув свои сёла и угодья в бывшем улусе Нукрат-Иделя[23]. По воспоминаниям аксакалов, одним из наших предков был саид Арской области, что под Казанью. Не тебе объяснять, что саидами могут называться только потомки рода пророка Мухаммеда. Вот каков наш род!..

– Так, так, – задумчиво кивнул головой Мустафа. – А скажи, абзый, объясни мне одну вещь. Я никак не могу понять: как можно двигать вперёд страну, опираясь на одну бедноту? А?

23

Нукрат-Идель – дословно означает «Вятская Волга», т. е. бассейн реки Вятки, одна из основных областей Волжской Булгарии, Золотой Орды и Казанского ханства; район расселения нукратских или «серебряных» булгар, позднее – «чепьинских» татар.