Страница 15 из 32
Под вечер на дороге, ведущей в деревню, раздался треск мотоциклов. Немцы рассыпались по деревне, прошивая автоматическими очередями настороженную тишину. Но никто из помогавших побегу не стал скрываться. Они думали, что это не за ними. Немцы иногда устраивали такие «инспекционные» наезды, а они еще не знали, что перешли линию фронта только двое, а третий, тот, у кого были потные ладони, попался и всех их предал. Он назвал их имена. Все, кроме имени Хранителя, которого знал лучше остальных. Хранитель видел, как вывели из дома его зятя. Рубашка на нем была разорвана, по лицу текла кровь. Автоматы, с которыми они шли через лес в эту ночь, нес немецкий солдат. Офицер в черном мундире кричал что-то громко и отрывисто. Смысл его слов до Хранителя не доходил. Но он понял, что их выдали, когда увидел, что офицер с солдатами направились в дом следующего участника побега.
– Уходи, – кто-то быстро зашептал рядом. – На том конце еще нет солдат. – Сосед махнул в направлении лагеря. «Потянуть время? – вяло подумал Хранитель. – Но ведь все равно найдут. Далеко не уйдешь».
– Уходи, уходи, – настойчиво раздалось еще раз. И он успел. Потом, когда он узнал, что никто из жителей деревни на допросе не назвал его имени, даже дети, как будто его и не было, он понял, что это был его второй шанс. Видимо, и шансы, несмотря на свою кажущуюся случайность, имеют какую-то странную закономерность.
Зятя расстреляли в тот же день. Когда все кончится и Хранитель будет навещать его могилу, одна неотступная мысль станет его всегда преследовать. Рядом с могилой – его место, и оно осталось пустым, потому что он получил шанс…
Он вернулся в Таллинн, как только город освободили, и вновь собрал архив Мастера. Небольшая часть погибла, остальное уцелело. В конторе «Союзпечати», где он снова начал работать, в грудах сгоревших книг и журналов он обнаружил открытки с репродукциями картин Мастера. Он отобрал те, на которых не было следов огня. Открытки легли на прилавки киосков вместе с первыми советскими газетами. Их быстро раскупили. Почему-то именно картины Мастера нужны были людям в городе, который столько вынес и выстрадал. В этих картинах жила Красота, созданная Человеком. Та Красота, которая исчезала там, где появлялась свастика на флагах и на нарукавных повязках. Через город шли советские войска. Усталые, измученные люди, только что вышедшие из боя и вновь в него вступающие. Но теперь бои гремели на Западе. На той земле, откуда поползла, опираясь на паучьи ноги, свастика. Он всматривался в глаза солдат и ему казалось, что огонь войны выжег их души. Но он ошибался. Он перестал так думать, когда в его конторе появились два офицера, почти мальчики, с глазами зрелых, много повидавших людей. Эти глаза не сочетались с юношескими лицами и, казалось, жили отдельно от них.
– Я видел в городе открытки, – сказал один из них, – но в киосках мы их не нашли. Не могли бы вы нам помочь? Они нам очень нужны.
Хранитель их не понял и предложил на выбор открытки, которые лежали у него на столе.
– Нет, не эти, – разочарованно вздохнул офицер. И назвал имя Мастера. Целых репродукций в конторе уже не было. Но они настаивали. Тогда он повел их туда, где среди груд погибших книг лежали полуобгоревшие открытки с именем Мастера. Офицеры присели на корточки и бережно стали перебирать их, стряхивая пепел. Их руки, привыкшие к железу и оружию, осторожно касались репродукций. Хранителю эта картина показалась символичной. Так оно и было. Офицеры отобрали десятка два открыток, расплатились и ушли. Хранитель долго смотрел в окно, им вслед. Теперь он отчетливо понимал, что свастика побеждена не только железом и оружием, а чем-то гораздо большим, что жило и билось в этих солдатах.
Хранитель любил свой город, где провел почти всю жизнь. В первые дни возвращения он часами ходил по его мощенным стертым камнем улицам и узнавал и не узнавал Таллинна. Немало было разрушено, но многое и сохранилось. Военная судьба города сложилась так, что его старое сердце осталось целым. По-прежнему в синем небе, среди облаков плыл закованный в латы Старый Томас. Его меч потемнел от времени и дыма пожаров. Но воинственно и непримиримо застыло знамя в его руке. Над вздыбленным красно-розовым морем остроконечных черепичных крыш реяли на флюгерах геральдические львы, петухи, пантеры. А около Ратушной площади ветер звенел жестью вывесок – калачей, сапог, пивных кружек, висевших над коваными дверьми маленьких магазинчиков и полутемных харчевен. С фронтонов домов с облупившейся штукатуркой алебастровыми пустыми глазами смотрели те, кого уже давно не было в городе: монахи в сутанах, рыцари в шлемах, украшенных перьями, дамы с высокими кружевными воротниками. На старый город наступали массивные башни, хранившие в своих мрачных подвалах и переходах ушедшие в небытие тайны. По вечерам четырехгранные фонари на узорчатых кронштейнах скупо освещали сводчатые входы в тенистые глухие дворики. Здесь на этих узких улочках жили когда-то купцы и ремесленники, а там наверху, в Вышгороде – рыцари. Глухая вражда между Верхним и Нижним городом выплескивалась конфликтами. Поэтому рыцари имели свой выход к морю. Они не надеялись на «нижних». Подковы их скакунов, несшихся по рыцарской улице Пикк, высекали искры из серых булыжников мостовой, лошади проскакивали через Морские ворота и выносили рыцарей к гавани, куда входили парусные корабли из далеких стран с редкими заморскими товарами и иногда с вестями. Недалеко отсюда стоял «Дом Черноголовых», предприимчивых купцов, ведших торговлю с заморскими странами, лежащими на Востоке. О Черноголовых в городе ходили странные слухи, а доминиканские монахи, проходя мимо их дома, опускали глаза и осеняли себя крестным знамением. Общество Черноголовых входило в Союз ганзейских городов, и на фасаде Дома под алебастровым рыцарем с закрытым забралом, скачущем на коне, до сих пор сохранились гербы городов: Новгорода, Лондона, Брюгге. Имя Мастера было связано с каждым из этих городов. И Хранителю казалось, что Время расставило особые знаки по этим узким средневековым улицам. Это же Время спало и в готических соборах с позеленевшими шпилями и звучными названиями: Олависте, Нигулисте, Пюхавайму, Домский собор. Под мраморными плитами надгробий в соборах лежали те же рыцари и купцы, а над ними по стенам красовались пышные гербы с коронами, мечами, львами и леопардами. Имена на надгробьях стерлись и забылись. И только два из них, под бело-синими флагами, обрели свою значительность во времени – Крузенштерн и Грейг, знаменитые путешественники. Хранитель подолгу стоял у Морских ворот, а потом по узкой рыцарской улице поднимался вверх, проходил через массивные окованные ворота, откуда к Вышгороду вела узкая, затемненная каменным переходом лестница. Отсюда, сверху, открывался вид на город и море. Город был похож на старинную сказку. Это почувствовал и Мастер, когда он много лет назад поднялся на Вышгород и сделал набросок представшего перед его глазами пейзажа. На его полотне город выглядел еще более сказочным. У каменного парапета стоял король в алой мантии. Ветер трепал его длинную седую бороду. Голову короля венчала корона. Король был уже стар и немощен. Он стоял и смотрел на город и море. Картина так и называлась – «Старый король». Казалось, что король тоже из сказки. Но эта сказка была проникнута странной печалью. Тоска и какая-то безнадежность сквозили во всей его фигуре, в его взоре, устремленном на море, которое было пустынным и тоже печальным. Темные, обросшие мхом прибрежные камни выпирали из мелководья, как болезненные наросты. Может быть, уже тогда, в своем необъяснимом предвидении, Мастер почувствовал то, что надвинется на город через три десятилетия? Пустынный рейд, пустынные улицы, тяжелый шаг солдатских кованых сапог по древней мостовой, флаг со свастикой над ратушей и тень старого короля, вжавшаяся в холодные камни вышгородской башни. Мастер умел останавливать время. Но, застывшее, оно не было мертвым. Оно продолжало жить и дышать, неся в себе груз прошлого и выявляя еще неясное будущее. Хранитель теперь часто задумывался над этой картиной, но так и не пришел к однозначному решению. То, что создавал Мастер, было всегда сложным и многослойным.