Страница 10 из 32
Несколько позже сама жизнь заставила меня сесть за книгу (“Рерих-художник”. – Н. С.), чтобы осознать Рериха как явление. И опять трудность – нет никаких материалов о позднем Рерихе. И вновь помощь из Эстонии».
И еще одна сторона жизни исследователя, мало известная, как бы он сам о себе сказал, «не флаговая» (в письмах он разделял работу на «флаговую» и «работу по закладке фундамента») – ежедневная, кропотливая, невидимая миру работа, отнимавшая массу времени – переписка с корреспондентами. Среди одних только постоянных было ни много ни мало от сорока до пятидесяти человек. Немало приходило и разовых посланий. Такие, вспоминает сын Павла Федоровича Кирилл, время от времени мешками выносились в подвал. Переписка, порой длившаяся годами, требовала особого внимания, такие письма и копии ответов на них раскладывались по отдельным папкам, чтобы через неделю-месяц можно было продолжить беседу. Нередко это были философские диалоги по самому широкому спектру тем. Порой особо любознательные авторы задавали разом до двадцати вопросов, и ответы на них, безукоризненно выверенные, часто напоминали библиографические справки или научные комментарии. Беликов знал – ошибаться нельзя, его будут цитировать, на него будут ссылаться, они лягут в основу будущих научных работ. В поселке шутили, что почта у них работает на Беликова, потому как кроме беспрерывного потока писем были бесконечные ценные бандероли, заказные отправления.
Одно время мне довелось работать в отделе писем республиканской газеты, где с письмами читателей мы возились вчетвером – учетчик, два корреспондента и заведующий, и я могу представить, какой это тяжелый крест – годами подобную работу вести одному. И трудно, просто невозможно понять, когда он умудрялся трудиться над рукописями нескольких собственных начатых книг.
Той колоссальной ответственности и огромного объема работы, которые он сознательно до последних своих дней брал на себя, с лихвой хватило бы на целый коллектив специалистов. Это он и сам понимал, но до поры, пока не созрели условия для создания такого коллектива, пока не был заложен фундамент, о необходимости которого он часто писал в своих письмах, вынужден был оставаться одиночкой.
В последние годы он много делал для создания коллектива единомышленников: «У меня возникла идея создать специальную комиссию по наследию Н. К. Рериха, которая могла бы координировать весьма разрозненную деятельность отдельных исследователей, авторов, учреждений. Как-то дело продвинулось, но надо еще преодолеть не одну министерскую инстанцию, а все это требует штурма бюрократических бастионов» (9 января 1977 года). 20 мая того же года в письме к Евгению Маточкину в Новосибирск опять о наболевшем: «…Если бы удалось создать предложенную мной Комиссию, все бы было проводить легче. Был бы определенный канал официальных предложений. <…> Все стараются прожить поспокойнее и от лишних дел и ответственности открещиваются».
А если и в самом деле, если просто по-житейски спросить, зачем ему, крайне занятому известному рериховеду, нужны были бесконечные хлопоты, чужие заботы и постоянное беспокойство? Может, в силу характера трудно было уйти от рутинной работы, или не умел отказывать многочисленным любопытствующим и просителям?
Гунта Рихардовна Рудзите, а она с Павлом Беликовым была очень дружна, когда я лет десять назад навестила ее в Риге, вспомнила, что Павлу Федоровичу предлагали стать членом Союза писателей, а он отказался. Почему? Почему не поехал к Святославу Николаевичу Рериху в Индию, несмотря на приглашения и мечту там побывать? Не воспользовался возможностью полечиться в Болгарии, когда Святослав Николаевич передал ему путевку через писателя В. М. Сидорова (вспоминает сын Павла Федоровича Кирилл Павлович)? Это все вопросы, ответы на которые мог бы дать только он сам, Павел Беликов.
Отчего-то всегда, когда я видела репродукцию картины Н. К. Рериха «Сергий-строитель» – на ней темная фигура старца, склоненного с топором над срубленным деревом, – я невольно вспоминала Павла Федоровича. Такое же неустанное труженичество подвижника, сознательно принимаемая ответственность, которая всегда будет мерилом величия духа. Однако это было всего лишь мое предчувствие. О самом сокровенном собиратель из Козе никогда не писал и не говорил всуе.
Однажды, рассматривая уникальную библиотеку в Козе, я взяла с полки небольшой томик в коричневом переплете.
– «Махабхарата» всегда была у Павлика под рукой, – заметила вдова Павла Федоровича Галина Васильевна, показывая дарственную надпись на обложке, сделанную Борисом Леонидовичем Смирновым, академиком АН Таджикской ССР, выдающимся ученым, профессором, блестящим нейрохирургом, зав. кафедрой нервных болезней Туркменского мединститута и одновременно талантливым переводчиком «Махабхараты». – А вот это, – протянула она папку с пожелтевшими конвертами, – письма Смирнова.
Да простится нам прикосновение ли, вторжение ли в чужое сокровенное, подслушанный диалог двух горних духов…
Письма – свидетели событий исключительных и волнующих, запечатлели момент напряженного и трагического рождения замечательных явлений отечественной культуры. Переписка завязалась в годы, нелегкие для обоих, когда смертельно больной академик торопился использовать каждую минуту между атаками болезни, чтобы закончить перевод с санскрита великого древнеиндийского эпоса, к которому лишь с семнадцатой попытки нашел поэтический ключ, ранее никому из переводчиков неведомый. В то же время Павел Федорович работал над книгой «Рерих-мыслитель» и искал для себя ответы на сложнейшие вопросы. Пока был жив старший сын Н. К. Рериха Юрий Николаевич, Беликов обсуждал с ним «узловые» вопросы во время своих частых встреч с востоковедом в Москве, а потом Юрия Николаевича не стало… Это была величайшая потеря для исследователя. Именно поэтому начавшаяся в 1964 году переписка со Смирновым была для рериховеда величайшим подарком судьбы.[10]
В одном из своих писем Б. Л. Смирнову Беликов, тогда никому неизвестный собиратель архива из Эстонии, присылает академику репродукцию с картины Н. К. Рериха «Святой Сергий», чем немало озадачил переводчика.
«Не могу утверждать, что Вы “для первого знакомства” прислали мне репродукцию картины “Сергий” вполне сознательно, но уж, конечно, и не “случайно”» (20 мая 1965 г).
П. Ф. Беликов – Б. Л. Смирнову:
«Посылая репродукцию с картины “Сергий”, я не преследовал какой-либо определенной цели. Но послал ее, конечно, не случайно. Прежде всего, я не послал бы ее человеку, во внутренней сущности которого я был бы не уверен. Чтение Ваших предисловий и примечаний к книгам “Махабхараты” не могло оставить меня равнодушным к Вам не только как к ученому, “делающему свою работу”, но и как к человеку, делающему свою жизнь. Репродукция “Сергия” была своего рода “заявкой” на обмен мнениями по основной тематике…» (6 июня 1965 г.).
Б. Л. Смирнов – П. Ф. Беликову:
«Я очень, очень благодарен Вам за Правду Ваших писем. Скажу откровенно, мне не раз писали люди Вашей ориентации, но далеко не Вашей правдивости и чистоты. Это чувствуется резко» (письмо не датировано).
П. Ф. Беликов – Б. Л. Смирнову:
«Глубокоуважаемый Борис Леонидович <…>. Было бы недостаточным сказать, что я очень ценю возникшую между нами переписку. Я чувствую, что она ведется в плане, где обмен мнениями влечет за собой большую ответственность, где сталкиваются не только два мировоззрения, но и два жизненных пути. И здесь, конечно, нельзя быть не до конца искренним. И особенно потому, что если “На каком бы пути ни приблизился ко мне человек, на том пути и благословлю его”, то вряд ли у меня и Вас могут возникнуть сомнения в цели наших путей. Цель, конечно, одна – Высший смысл жизни и стремление следовать Ему в мыслях и действиях» (6 июня 1965 г.).
Б. Л. Смирнов – П. Ф. Беликову:
«Месяц прошел со дня получения Вашего письма. Месяц длительных и напряженных бесед с Вами <…>. Тема нашей переписки для меня жизненно важна в буквальном смысле слова, Вы – единственный человек, общение с которым по этой важнейшей для меня теме мне предоставила Жизнь <…>. Вот написал Вам большое письмо, а будто бы и не писал, так много еще осталось тем…» (20 мая 1965 г.).
10
Все фрагменты писем цитируются по документам из архива П. Ф. Беликова.