Шепот пепла

Прималь подарил валаарцу много времени на раздумья. Он вел Маито к жертвенному ущелью десятки дней и ночей, ожидая, что тот передумает и оставит сына. Теперь, почти трид спустя, уже не было смысла давать ему шанс.

Мешок не спас Маито. Торгаш задергался, захрипел, закашлял. Стал махать руками, закрывался полой плаща, но бесполезно. Пепел полез ему в ноздри, заполнил горло удушливой пробкой, заершился в легких. Он забил Маито до краев и остался внутри, найдя пристанище в его теле. Остатки душ вернулись к прималю, и он, как обещал, взял наугад щепотку и, скатав в комочек, замазал одну из трещин на руке. Затем взвалил на спину куль с Астре.

В кармане прималя лежало десять монет. В нагрудном кошельке Маито – двадцать. Полтора трида можно жить спокойно, а потом придет пора отправиться в другую деревню.

Иремил сорвал с потрескавшихся губ повязку и сунул ее за пазуху.

– Ты не бойся, – сказал он нарочито бодро. – К ущелью мы не пойдем, мы его окрест обойдем вместе с гейзерами, а потом в другое место отправимся. Отсюда подальше. А сначала заглянем к брату моему – Зехме. Он у самого севера отшельничает, за пустыней. Там лесами дубовыми все поросло. Знаешь, какие он желуди в меду делает вкусные? Слаще всякого варенья. Ел ты их раньше?

Ответом прималю была кроткая, испуганная тишина.

Глава 1

Дом порченых

Затмение разом накрывает всю Сетерру и оттого кажется всевидящим, вездесущим. Жители Соаху встречают его в начале вечера, а угрюмые руссивцы глубокой ночью. В эту пору земли Западного Твадора тонут в рассветных лучах, а хребты Саль-Апин у кромки Жемчужной пустыни врезаются пиками в жаркий полдень.

Но черное солнце всходило над планетой не всегда, и потому я задался вопросом, какой была Сетерра тысячу лет назад.

Первый вопрос о природе затмений я задал названой матери в четыре года. Тогда я спросил:

– Ами, почему мне нельзя гулять?

– Потому, что сегодня чернодень, – ответила она устало и нехотя, как отвечала на все мои глупые вопросы, которые в детстве задавала сама. – Злое солнце сожжет тебя, Такалу, даже кости почернеют и обуглятся, а потом станут прахом.

– Только меня? Почему? Почему?

Уже в ту пору я был дотошным ребенком и не умолкал, пока не получал ответа.

– Не только тебя. Всех нас, – отмахнулась Ами, что-то стирая в корытце.

Я до сих пор помню запах ее самодельного желтого мыла, душистого, как само лето. Им пахла моя одежда и кожа после купания, простыни и подушки. Все вокруг дышало цветочным ароматом. Наверное, поэтому я представлял затмение круглым черным жуком, забравшимся в середину ромашки-солнца.

– И тебя сожжет, если пойдешь? – удивился я, осознав, что даже взрослым не все бывает можно.

– И меня.

– А почему оно не сжигает наших кур? А сено? А дрова?

– Потому, что только люди грешны, Такалу. Черное солнце карает нас за наши грехи.

Тогда слова Ами не впечатлили меня, я тут же позабыл о них и занялся игрой в кубики. Но после часто ловил себя на мысли, что есть другой, настоящий ответ: большое знание, скрытое от мира подобно яркому камню в мутном болоте. Я будто всю жизнь искал этот камень ощупью, ныряя в тину неизвестности с зажмуренными глазами и затаенным дыханием.

Архипелаг Большая Коса, о-в Пепельный

12-й трид 1019 г. от р. ч. с.

Страх расходился по комнате вязкими, холодными волнами. Астре пытался отгородиться от предчувствий сестры, но не мог. С тех пор как в нем пробудился дух прималя, мир стал пугающе многогранным. Людские эмоции заиграли сотнями оттенков: искрилась радость, смола тоски стягивала грудь, тревога дрожала, словно хрупкое стекло, готовое вот-вот треснуть.

Очередная волна прокатилась по спине россыпью мурашек. Астре поежился, будто его обдало сквозняком из щелей, забитых паклей. Он сидел на подоконнике, прислонившись спиной к подушке-креслу. Восточное окно – лучшее место для утренней работы. С приходом рассвета можно сберечь пару-тройку лучин, да и занятие привычное: сгодится и полумрак. Раньше Астре плел рыболовные сети, но их почти перестали покупать, и пришлось перейти на ложки. Илан – сын резчика по дереву, обучивший калеку этому ремеслу, – два дня назад ушел в деревню на торг и с тех пор не возвращался. Астре ждал, что вот-вот отворится дверь и запыхавшийся, веселый Илан появится на пороге, но ожидание все тянулось, а жалобы и вздохи Сиины угнетали. Это от нее расходились стылые волны.

– Ни крошки не осталось, – тихо сказала сестра.

Астре не поднял глаз. Он продолжал вытачивать пилкой деревянный черенок. Сиина откинула за спину светлую косу, оттопырила уголки мешка и выковыряла еще две крупинки. Какое-то время она собиралась с мыслями, потом ссыпала гречу в чашку, залила водой и начала разговор, который назревал уже давно:

– Его все нет, сколько еще ждать?

До сих пор Сиина молчала, но через тридень детей будет нечем кормить. Астре знал, что сегодня она обязательно спросит, но так и не придумал ответ.

– Наверное, продал мало. Решил на еще один торг остаться, – пробормотал он.

– Я не про Илана говорю!

В движениях Астре появилась нервная резкость. Он не ответил.

Разговор велся в комнате навроде кухни – тесной, узкой и прохладной, несмотря на большую печь. Дверь в сени открывалась по сто раз на дню, и натопленное тепло бестолково уходило наружу. В правом закутке, отделенном от спальни ширмой, держали в морозы новорожденных ягнят. В левом сгрудились вокруг длинного стола табуреты. Подоконник, на котором сидел Астре, был вровень со столешницей. У перегородки стоял сундук – в эту минуту открытый. Сиина перебирала в нем тощие мешки с сухарями и крупой, словно надеясь каким-то чудом отыскать несколько новых, полных снеди.

– Мы уже все запасы подъели, – пожаловалась она. – Что, если Иремил не вернется?

– Замолчи!

Астре сказал это едва слышно, но звук рассек тишину и ударил девушку, точно стальной хлыст. Они говорили тихо, стараясь не разбудить спящих на полатях детей. В нагом безмолвии, не укрытом посторонними шумами, слова получали особую силу.

– И чего все меня боятся, – огрызнулась Сиина, убирая упавшую на лицо соломенную прядь. – В тебе больше страха, чем во мне.

Пальцы скользнули по буграм и шрамам на щеке, заправили волосы за изорванное ухо. С утра Сиина не успела привести себя в порядок. Коса за ночь растрепалась и стала похожа на измочаленную веревку.

Астре привстал на руках, чтобы затекшие культи немного отдохнули. В свои семнадцать он выглядел почти так же, как и в тот день, когда его принес сюда прималь.

– Иремил может не вернуться, – набравшись решимости, сказала Сиина. – Это говорит не страх во мне. Это говорит страх во всех. Кругом одни пустые мешки да глазюки голодные. Думаешь, я не вижу?

Она кивнула в сторону полатей, занавешенных ситцевыми шторками.

– У меня тут уже полно готовых, – устало ответил Астре, указав на корзину под окном. – Продадим и купим муки или пшена.

– Да ты скорее ослепнешь, чем прокормишь нас этими ложками. В деревне мастера и получше есть.

– А торговцы берут у нас.

– Да потому, что за гроши продаем. – Сиина закусила губу. – Зима скоро. По сугробам не находишься. Следов наделаем. Найдут нас по ним. Может, случилось чего? Или он нас бросил, а? Может…

В этот момент Астре сломал баклушу, из которой начал долбить очередную заготовку, и девушка замолкла.

– Бросил, говоришь? Да ему с самого начала надо было нас бросить. В жертвенное ущелье. Если он не вернется, будем сами выживать.