Страница 9 из 10
Каждое явление познается в его нынешнем состоянии, но так, что можно провидеть его будущее; оно воспринимается и в статике, и в динамике. Осень задремала, одурманенная маками, и время остановилось; избежали ее серпа ближние колосья с запутавшимися в них цветами (в том числе и усыпительными маками - характерный пример конкретности и точности поэтического зрения Китса), но еще несколько минут - ив умелых ее руках они превратятся в сноп, который она понесет через ближний ручей.
До уровня поэтического поднимаются заведомо прозаические веялка, гумно, пресс, выжимающий яблочный сок, наливающаяся от зрелости тыква; непритязательные деревенские картинки переходят в полные сдержанной грусти размышления о вечном круговороте природы, в котором все закономерно и прекрасно.
В 1820 г. Китс готовил для печати свои поэмы, а написал всего несколько полных отчаяния стихотворений. К двадцати четырем годам его поэтический путь был пройден. До последнего он продолжал писать только письма, к которым питал пристрастие с самых юных дней. Характерно, что корреспонденты Китса братья, сестра, невеста, друзья - тщательно сохраняли эти письма; впервые их собрал и в 1848 г. опубликовал первый биограф и издатель Китса уже названный Ричард Монктон Милнз.
Письма поэта не только дают важнейший материал для исследователя как творчества Китса, так и общих принципов романтической поэзии, - они имеют и большое художественное значение: искренние, непосредственные, красноречивые, они создают облик гениального юноши, страстно преданного искусству, всегда неудовлетворенного, постоянно размышляющего, вновь и вновь формулирующего трудные для него общие теоретические положения о сущности и назначении поэзии, о ее аксиомах и законах.
Почти во всех письмах серьезнейшие утверждения и выводы перемежаются то с веселыми рассказами о смешных происшествиях, о сотнях досадных и нелепых мелочей, о знакомствах и встречах, о разговорах и спорах, об играх и забавах, то с задушевными признаниями, грустными и трудными. На страницах писем впервые появляются и многие стихи Китса, иногда комические и малоприличные, иногда философские и трагические. Очень ясно видно, как интимные переживания, переданные в письмах, тут же словно переливаются в стихи.
Ни на что не претендуя, не исправляя и не совершенствуя свои послания, Китс совершенно для себя незаметно вписал новую страницу в историю английской эпистолярной прозы, страницу безыскусную, естественную, живую и в то же время необыкновенно многозначительную, психологически увлекательную. Она раскрывает становление поэта, его усилия преодолеть "сопротивление материала" - антипоэтической действительности, - познать мир, его окружающий, и воспроизвести его "по законам красоты". Письма Китса - это и повесть о формировании личности, и дневник, сосредоточивший в себе юношеский опыт и воспитание чувств, и нескончаемая исповедь, почти лишенная обычного, даже неизбежного для исповеди эгоцентризма, и лаборатория творчества, и автопортрет, тем более ценный, что вовсе не преднамеренный и не рассчитанный "на публику".
Хотя нельзя согласиться с мнением Т. С. Элиота, будто Китс в стихах не так велик, как в письмах, {Eliot Т. S. The Use of Poetry and the Use of Criticism. Harvard Univ. Press, 1933, p. 91-93. См. также Елистратова А. Эпистолярная проза романтиков. - В кн.: Европейский романтизм. М., 1973, с. 309-351; Allott M. John Keats. London, 1976, p. 48-54. (Writers and Their Work).} но еще менее справедливо пренебрежение к ним. Они служат неоценимым комментарием к личности и творчеству поэта, его современникам и к его эпохе. Конечно, единственна и неповторима прежде всего поэзия Китса, но изучение писем полнее раскрывает ее смысл и очарование. Не меньше, чем его стихи, они покоряют целеустремленностью, неутомимостью и смелостью его исканий, теоретических и художественных. И в тех и в других утверждаются новые формы постижения действительности, новые стилистические принципы, резко противоположные господствовавшим тогда эстетическим понятиям. Они строятся на максимально конкретном описании любого предмета и вовлечении его в возможно более широкую орбиту с помощью многочисленных, не лежащих на поверхности ассоциаций. Эти ассоциации порождены силой воображения, воспринимающего каждый предмет в контексте, который определяется единством интеллектуальных и эмоциональных потенций поэта.
Упорные поиски Китса устремлены к истине и красоте: он пишет друзьям о "бесчисленных соединениях и отталкиваниях", которые "возникают между умом и тысячами его подсобных материалов, прежде чем ему удается приблизиться к восприятию Красоты - трепетному и нежному, как рожки улитки". {Письмо Бенджамину Роберту Хейдону 8 апреля 1818, с. 225. О развитии поэтического чувства у Китса см.: Matihey F. The Evolution of Keats's Structural Imagery. Bern, 1974, p. 240-244.} Китс верил, что подлинная сущность всякого явления, его "истина", есть заключенное в нем прекрасное начало. Оно может быть затемнено, скрыто от равнодушных глаз, извращено уродливыми обстоятельствами, но оно неистребимо. Только увидеть его дано лишь тем, кто обладает проникновенным творческим воображением. Им и суждено разгадать скрытую красоту, т. е. сущность вещей.
Истинной сущностью человеческой души являются, с точки зрения Китса, доброта, любовь, жажда истины, способность к радости и наслаждению. Но у большинства современных людей, не ведающих иных страстей, кроме корыстолюбия, и иных чувств, кроме мелких и дряблых, эта истинная сущность предстает в искаженном виде. Поэт жалуется, что его душит отвращение при мысли о пошлостях, которые ему приходится ежедневно выслушивать: "...озеро прямо-таки заражено присутствием франтов, военных и модных дам - невежеством в шляпках с лентами...". {Письмо Томасу Китсу 25-27 июня 1818 г., с. 229.} "Боже милостивый! Нельзя обладать тонкой душой и быть пригодным для этого мира". {Письмо Джону Гамильтону Рейнолдсу 22 ноября 1817 г., с. 209.} Вспоминая о печальной судьбе Бернса, Китс говорит, что он тоже должен был "притупить свою тонкость вульгарностью и сливаться с окружающим... Мы живем во времена варварства". {Письмо Томасу Китсу 3-9 июля 1818 г., с. 231-232.}